с нарисованными бровями и размазанной подводкой – вообще ужас.
Мы беседуем, и через какое-то время С. говорит: «Не знаю, стоит ли рассказывать, я только что была на похоронах коллеги, она нашего возраста, умерла от рака груди». После химиотерапии у нее случился рецидив, но даже когда ей было совсем плохо, она все равно хотела увидеться с С. Рак уже распространился по всему телу, и за ней ухаживали дома.
Я падаю. Лечу сквозь страх смерти и никак не могу приземлиться. Так и вижу перед собой ее, ее детей и мужа на похоронах. Гроб, розы. Каждой клеточкой своего тела ощущаю, каково это, когда затронуты легкие, печень и кости. Ей никто не дал десяти лет с распространенным раком, все произошло так быстро. Я хочу спросить обо всем сразу и вместе с тем ничего не хочу знать о том, как у нее протекала болезнь, были ли затронуты лимфоузлы в первый раз, удалось ли победить опухоль цитостатиками, я совершенно к этому не готова, мучаюсь весь вечер, в животе словно саднящая рана. Наверное, С. просто хотела рассказать, как много она значила для коллеги и как помогла ей. Пока я проходила лечение, мы не виделись, но пару раз обменивались электронными письмами, при этом у меня нет ощущения, что С. предала меня. Возможно, некоторым в период болезни необходимо общение по полной программе, мне же едва хватало сил на семью. Я не сидела одна целыми днями, занималась работой и бытом.
* * *
За все это время почти никто не поинтересовался, каково моим дочерям. Никто не пытался узнать, что они переживают. Правда, Бретт в письмах из Англии всегда отдельно интересуется девочками. На самом деле в эти годы мне хватает сил только на них. И все равно я выслушиваю друзей и поддерживаю их даже во время своей болезни. Я знаю, через что они проходят, что чувствуют они сами и их дети. Я хочу знать, хочу выслушать их, но также очень хочу, чтобы где-то оставалось место и для меня самой. Для моей грусти, моих сложностей, моего страха и тревоги.
Потому что они не дети. Мои друзья. Они взрослые. И переживают взрослую жизнь во всех ее проявлениях: с вином и водой, горем и радостью. Как объяснить: я прекрасно вижу, какая это непосильная ноша для моих дочерей. Они еще маленькие, учатся в средней школе, и я замечаю, какую угрозу несет для них моя болезнь. К тому же они единственные, кто ежедневно видит, насколько серьезно я больна.
Возможно, все дело в том, что в отношениях я обычно беру на себя роль родителя, мне трудно быть нуждающимся в заботе ребенком. И в дружбе я не всегда буду ребенком – только сейчас, когда переживаю кризис. Пока кризис, я не могу быть взрослой, разумной и выносливой. В этом сама суть кризиса. Ты падаешь, становишься маленьким. Теперь для тебя, как для ребенка, существует лишь черное и белое.
Возможно, кто-то думает: раз ты психолог, помоги себе сама, выслушай себя. Но чтобы были силы поддержать своих детей, я не должна поддерживать друзей во всех их печалях и тревогах. Сейчас не должна. Потом, позже. Но только не сейчас. В определенных рамках я могу выступить в роли жилетки или зеркала, но я совсем не тот человек, которому можно доверить все. Если вы хотите рассказать обо всем, лучше поговорите с кем-нибудь другим.
Эва-Лена с Литературного фестиваля в период лечения общалась только с одной подругой, и говорили они не о болезни. Они обсуждали работу, повседневную жизнь. Разговаривали как обычно.
Универсальных ответов не существует. Каждый кризис уникален. Вызывает различные реакции, требует особых стратегий.
Но почему все так плохо себя чувствуют? Почти все проходят через кризис. Или несчастливы. Наверное, отсюда и взаимное непонимание во время моей болезни. Потому что я думаю: только бы вернуть уверенность в завтрашнем дне, уж я-то точно буду бережно относиться к жизни. Благодарность. Мне кажется, люди, не страдающие серьезными заболеваниями, должны быть благодарны за все, что имеют. Но мир устроен иначе. Каждый из нас загнан в собственную систему страхов. Я придерживаюсь теории, что уровень страхов в отношениях должен находиться в равновесии, иначе отношения развалятся. Когда две системы сталкиваются, страх умножается и каждому индивиду становится только хуже. Потом, когда страх уляжется, – отношения можно возобновить. Когда есть пространство для понимания и поддержки, можно выдержать все превратности судьбы.
Как трудно с людьми. Трудно достичь взаимности. Я точно знаю, чего безумно хочу. Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал: «Я понимаю, как тебе сейчас тяжело. И какая ты молодец, что со всем этим справляешься».
Сколько неожиданной агрессии. Я к такому не готова. Неожиданной доброжелательности тоже хватает. Но агрессия. Мне кажется, я нашла ответ на вопрос, откуда это все, в книге Сьюзан Скэнлон[46] «Ее тридцать седьмой год», под рубрикой «Смерть» (см. также «Дружба»).
Встречаются две подруги, ужинают в роскошном ресторане, рассказчица размышляет о вампиризме, лежащем в основе их дружбы. О том, что они дают друг другу и что забирают, насколько им есть дело друг до друга. Каждая из них уверяет, что волнуется за подругу. Они обсуждают кризис среднего возраста «в своей забавной манере. Она (подруга) рассказывает, что у ее давней приятельницы рак (подруга продолжает): “Так и хочется сказать ей: Тебе обязательно было заболевать раком? Обязательно напоминать нам о том, что все мы умрем, что я тоже умру, сейчас я это не могу принять. Никак не могу. Неужели действительно так нужно было?”. Она начинает плакать. “Понимаю”, говорю я. И мы смеемся».
Не напоминай мне, не заставляй меня соотносить свой кризис с твоим. У меня нет ни малейшего желания это делать. Дай мне спокойно посидеть с бокалом вина и посмеяться! Пожалейте меня, своим дурацким раком она напоминает мне о смерти.
А я могу ответить: «Пожалуйста, сиди со своим бокалом, только тогда уж выбери в собеседники кого-нибудь другого».
Я всегда находила утешение в действительности. В том, чтобы найти силы взглянуть на нее. Исходить из действительности. Это реализм. А не идеалы и утопии.
Тело одолела тяжелая болезнь, а вслед за ней пришел небывалой силы кризис. Страх. Когда все уже должно быть хорошо, но я чувствую себя паршивее некуда.
* * *
А еще мне хочется жить как обычно. Посещать разные мероприятия, весело проводить время. Праздник Бергмана ранней весной 2018 года. Реакция на то,
