Надир Юматов
Самый жаркий день моего кота
Было очень жарко:
— Бля-я-я-я-я-я — протянул мой кот, растянувшись под шкафом вдоль плинтуса — нашел себе самое прохладное местечко в доме — куда я и сам бы с удовольствием залез если б не мои человеческие габариты — и то, лежит, падла ноет. А я теперь — вини себя, что ничего не могу для него сделать. От вентилятора он шарахается как от пылесоса; в ванну, он ни в какую не лезет — только руки мне царапает до крови и все равно тикает. У меня сначала мелькала одна навязчивая гуманистическая мысль затолкать его в холодильник на несколько минут — дать бедолаге охладиться, однако вспомнив, как быстро там промерзают кости у жареной рыбы — а мой кот не намного больше карася — я предпочел, отказаться от этой идеи.
Кстати, это первый раз, когда кот, целый день не просился на улицу. Все мои родственники, знакомые, друзья, твердят как один, что мой дом — треклятая парилка: в чем я с ними полностью согласен, конечно, да только вот парилкой он был до сегодняшнего дня. Аномальная жара побила все мыслимые и не мыслимые рекорды. Никогда еще, повторю, никогда, шкала термометра в нашем округе, не достигала сорока семи теневых градусов. Под открытым небом дела обстояли так, будто бог решил повеселиться с людьми, как те, в детстве развлекали себя букашками, прожигая ползучих насекомых сконцентрированным лучом увеличительной лупы. Находиться на улице категорически было невозможно и мой душный дом в таких условиях, впервые за всю историю своего существования, вынуждено стал нам защитой от солнца.
Но я, не хочу сказать, что дом был оазисом посреди пустыни — нет. Я хочу сказать, что он был там грязной лужицей, в которой плавали пиявки, да головастик謬 — и попить как бы имеется и поесть и охладиться, а вместе с этим и протянуть можно, как минимум до ночи, а там уже и полегче станет.
Вот так мы и тянули до ночи: кот не шевелясь на одном месте под шкафом тянул, а я растянувшись в зале, на упругой тахте вытирая запястьями пот со лба, и лишь изредка вставая подойти к окну посмотреть на солнечный диск — скоро ли он там, в горизонт провалиться. Никогда еще я не ждал с таким нетерпением ночи, повторю — никогда.
Но ужас заключался в том, что дело шло только к вечеру — на часах было полшестого.
Чтобы не угнетать себя вечным ожиданием, я постарался забыть о времени и самозабвенно смотрел в потолок. Пересекающиеся прямые стыки квадратных пластин узорчатой потолочки из пенопласта прочерчивали по всему потолку тонкую сетку, которая то мутнела в глазах моих, как при сбившимся фокусе (что обычно свойственно алкогольному опьянению), то в поползновениях головокружения раздваивалась в разные стороны.
Пролежал я так, однако недолго. Понимая, что мое самочувствие может обернуться остановкой сердца, я инстинктивно спустился оползнем на пол (где было прохладнее), отполз боком подальше от тахты и развалился звездой. Холодный линолеум спустя несколько секунд стал подо мной горячим словно припарка. О коте я больше не думал — теперь каждый сам за себя. Поры моего тела выделяли липкий пот, и к чему бы я, не прикасался сегодня, между нами возникала некрепкая, но достаточно отвратительная склейка — а в данный момент она ощущалась в разы отвратительнее потому как была длиною в мой рост. Я лежал в сырых от пота трусах, и отрешенно разглядывая лепестки узоров, продолжал смотреть в потолок — после того как я спустился на пол он стал чуть повыше.
Натужные удары сердца стучали мне в голову.
Я не понимал плохо мне или хорошо, или настолько плохо, что стало хорошо. Я чувствовал свой высохший язык плавившейся пластмассовой трубкой, но пить мне уже почему-то совсем не хотелось, хоть мой организм, и был дуршлагом в который только и успевай заливать, как все тут же высачивается из пор.
Я несколько раз подряд глубоко и напряженно зевнул. Закрыв глаза и видя густую черноту с воспалено красными оттенками похожими на извилистую сетку капилляров, я не понимал что у меня на переносице: капля надбровного пота или вызванная зевом слеза.
Кот больше не блякал, возможно его больше нет. Его абсолютно черный окрас весь день впитывал в себя все падающие на него фотоны, и я лишь могу представить, какого ему было сегодня. Я не желал ему зла, я даже любил его, но я не в силах был помочь.
Все на чем я был сосредоточен — это каким-то чудом уснуть, дать времени перепрыгнуть четверть суток, и миновав знойный вечер уже ночью продолжиться в привычном порядке. Однако страх перед остановкой сердца не позволял мне этого сделать. Представлять себя лежачим на холодном леднике — не помогало. Воображать, будто все в порядке и на самом деле нет никакой жары — тоже. Никакие махинации, попытки обвести мозг вокруг пальца, не срабатывали. Отдаленно, я понимал — почему. Энергия моего организма, как будто была всецело направлена на поддержание в нем жизни, и меньше всего ей хотелось отвлекаться на убаюкивания меня. Поняв это, я даже попытался реже дышать, чтобы организм поменьше затрачивал энергии на вдохи и выдохи и таким образом смог поднакопить ее для очередной попытки окунуться в сон. Но как бы я не жмурил глаза или напротив — не старался расслабить их (типа я засыпаю непринужденно) и не жмуриться, как бы я не старался собрать поток бредовых мыслей в одну вытесняющую прочие, фундаментальную мысль — больше не мыслить, мой организм и духота со сдавливающим черепную коробку давлением (что, кстати, вынуждало меня чувствовать себя, внутри микроволновки), не желали допустить мне расставания с реальностью.
Последним штрихом, покрывшим мои оставшиеся надежды на сон, стало заглянувшее в окно солнце. Я догадался об этом сразу, потому, что с краю черноты закрытых век забрезжило и начало печь правый весок. В том месте, где запекло, процессы отвечающие за выделение пота мобилизовались по полной: если до этого момента капли возникали, будто из ниоткуда и ощущались лишь когда стекали по коже, то теперь, я чувствовал каждую каплю, словно организм выдавливал из себя жилистых опарышей, которые, оказавшись на поверхности, моментально лопались и широкими ручейками устремлялись вниз, по щекам, по скулам, затылку и шеи.
Я весь был покрыт огарышами.
Часом позже,
