как я изменилась: «Я тебя не узнал!» Извинения, смех, спасаем ситуацию, говорим, что моя новая странная прическа изменила внешность до неузнаваемости, да и лицо, наверное, выглядит помятым и изможденным. «И все же я, разумеется, благодарна за то, что волосы растут, пусть как попало. Я не стригусь, отращиваю их уже год, жаль отрезать… ну и выгляжу соответственно». Я страшная? Возможно. Наверное, сейчас я выгляжу страшной. Это похоже на напоминание о смерти. Здесь, на празднике, посвященном Бергману. Но чувствую я себя уже значительно увереннее, чем на майском фестивале.
В начале мая 2017 года мою голову покрывала щетина. Может быть, новую прическу кто-то воспримет как некий посыл. Необязательно связанный с болезнью. Я могла просто сбрить свои длинные волосы. Что, если это мое взвешенное решение? Решилась на радикальные перемены в сорок пять лет. Смело, можно даже сказать, несколько по-феминистски. Сменить густой пучок на короткую щетину.
С облегчением наблюдаю, как темнеет череп. Не седеет, нет. Какое глупое тщеславие. Но у меня теперь не осталось ни эстрогенов, ни овуляций, ни месячных, ни волос, ни бровей, ни ресниц, даже груди нет. Ну вот, грудь оказалась в конце списка, хотя это, наверное, самая большая потеря. Когда тебя лишают всего, темная щетина на голове становится твоим личным триумфом. Хрупким, никому не нужным, бесполезным триумфом. Писательница Нина Бурауи рассказывает со сцены в Стокгольме, что состарившаяся Маргерит Дюрас[47] сказала во время их первой встречи, когда Нина была еще совсем юной и они обсуждали роман «Любовник»: «У меня тоже были волосы, как у тебя. Но у тебя никогда не было такого любовника, как у меня!»
Я отказалась от парика, когда волосы были еще совсем короткими. Некоторые посчитали, что я сняла парик слишком рано, и не преминули мне об этом сказать.
– Боже мой, зачем вы отрезали свои прекрасные длинные волосы! – воскликнула одна читательница в очереди за автографом в середине мая.
– Не по своей воле, я болела, – ответила я.
Кажется, я даже уточнила, что у меня был рак груди? По-моему, она взяла у меня книгу с поспешным «простите». Не помню точно. Помню только, мне показалось, что с моей стороны некрасиво рассказывать о своей болезни. К тому времени я по-прежнему проходила лечение, только начала принимать антиэстрогены – говорят, от них ощущаешь постоянный ПМС. А из-за химиотерапии у меня все еще были снижены когнитивные функции. Так трудно подбирать слова. Мысли текут медленно.
Многие другие женщины говорят, что мне идет. Что им даже захотелось самим побриться наголо. Может, они и привирают, но я все равно рада. В Барселоне на презентации книги «Жизнь любой ценой», выпущенной маленьким каталонским издательством, я без парика – слишком жарко. У меня суперкороткая прическа, уложить ее удается лишь с помощью воска. На меня бросают заинтересованные взгляды женщины, которые даже не посмотрели бы в мою сторону, будь у меня длинные волосы. Я осторожно улыбаюсь в ответ.
А вот и летний банкет издательства «Норстедтс». Неужели силы уже на исходе? Поработав с рукописью всего час, чувствую непреодолимую усталость. Остается только покориться ей. Мозг закипает. Кофе? Тогда я ночью не усну. Прилечь? Да, лучше всего поспать. Стоит коснуться головой подушки, глаза слипаются, и я погружаюсь в сон.
Все так хорошо начиналось. Я столкнулась со Сванте Бейлером[48] в переулках Старого города. Теплые объятия, искренний интерес к моему самочувствию, любезное: «Ты потрясающе выглядишь!» Брови и ресницы все еще до смешного короткие. Наверное, их утрата далась мне даже тяжелее, чем потеря волос на голове. Без бровей и ресниц грязь, пот, пыль попадают сразу в глаза и вызывают раздражение. В пустых волосяных мешочках воспаляются железы, натирают глазное яблоко. Из носа без волосков непрерывно течет. Кроме того, меняется лицо. Нелегко нарисовать брови с нуля. Где они вообще находились? Эти индивидуальные полоски посередине лица я раньше воспринимала как должное. Последний сеанс химиотерапии состоялся 28 декабря, а в мае у меня еще почти ничего не выросло. В Интернете я нашла совет рисовать брови на лобной кости над глазом, чтобы они не оказались слишком близко к векам.
Все это, разумеется, может показаться совершенно неважными мелочами. Но так быстро потерять лицо, которое ты узнаешь в зеркале, это тяжело. Тяжело видеть, что люди тебя не узнают. Легче думать так: я изменилась ровно настолько, насколько изменившейся себя ощущаю.
На летнем банкете «Норстедтс» все вышло глупо. Почти сразу разговор зашел о Катерине Паскуаль Сёдербаум[49]. Какая трагедия, умерла совсем молодой. От рака. Бокал в руке. Только не спрашивай, какой рак, был ли это рецидив, сколько прошло времени после постановки первого диагноза. Дрожь в ногах. Приятель и коллега ничего не знал о моей болезни, он радостно комментирует новую прическу – конечно, люди могут комментировать мои суперкороткие волосы, это ведь большая перемена. К тому же прокомментировать – значит увидеть, принять, одобрить… если бы не разговор о только что умершей женщине. От рака груди? И сейчас, почти год спустя, мне тяжело писать об этом. Я защищаюсь. От воспоминаний о том, как был поражен коллега, когда я рассказала, что была больна. Вполне возможно, моя бритая голова вызвала бессознательные ассоциации с онкологией, потому речь зашла о Катерине и о трогательной речи, которую произнесла ее дочь-подросток на похоронах. Моя младшая дочка плакала и просила пообещать, что я не умру. Каждый вечер мы засыпали под эти мольбы. Я отвечала: «Я сделаю все, что в моих силах». Тогда я еще не знала, насколько распространился рак. Моя старшая дочь отстранилась и кричала: «Уходи!», когда я стучалась к ней в комнату. И вот я стою во дворе среди коллег и что-то внутри меня настойчиво твердит: «Уходи. Иди домой! Прямо сейчас». И все-таки я остаюсь. Сижу, ем. Множество едва знакомых людей вопросительно смотрят на меня, но отводят взгляд, прежде чем я успеваю с ними поздороваться. Это в основном те, кто раньше узнавал меня, перекидывался со мной парой слов. Я узнаю их лица до сих пор.
За ужином я чувствую лишь страх смерти. Почти такой же сильный, как тогда, когда я прошла все обследования и ждала результатов – затронул ли рак скелет, брюшную полость, легкие, лимфоузлы. Дочь Катерины. Мне бы только остаться со своими девочками. Только бы быть с ними.
Нет, я не могу об этом писать. Но меня терзает одна и та же мысль, снова и снова. Страх, точка отсчета. Какое
