не спросила. Но массировала понемножку щечки Нат, чтобы облегчить боль, и толкла ей каждый вечер в миску парацетамол. Я заманивала ее на диван и держала в руках, сжимая ее тельце в целый и невредимый комочек. Она засыпала, уронив мне голову на грудь, тихонько курлыкая, а когда просыпалась, то смотрела на меня таким доверчивым взглядом, что ребра у меня распахивались, будто крылья, подставляя сердце ядовитым ветрам.
То самое личико.
Я смотрела, но не видела. Я загребала в руки столько Нат, сколько могла уместить, чтобы ощутить ее во всей «полноте», но это лишь напоминало мне о собственной слабости. Я гладила ее припухшую челюсть, а сердце у меня разрывалось, и я нащупывала языком собственный зуб – резкий укол обиды и привкус железа во рту.
И хотя мне нужно было брать ее на руки и говорить себе, что я ее не подвела, что она все так же совершенна, но глядя на нее, я неизбежно пряталась за самые неприступные стены. Ей было подвластно скрутить меня одним своим взглядом, и, если ей вдруг не нравилось, что я отворачиваюсь, она упиралась в мои бедра и сжимала мне щиколотки, требуя любви и ласки.
Провал.
Арт вышел вечером за день до Нового года сообщить мне, что Амдам с Марго приедут в пять на следующий вечер. Сначала я не поняла, о чем он, и даже толком не слушала, пока он нес какую-то чепуху, мол, что для них приготовить и что им понравится. Когда я поняла, что он это всерьез, я притворилась, что совсем забыла, и для виду расстроилась, что мы не проведем вечер вместе, вдвоем. Арт махнул на меня рукой, как будто муху прихлопнул, и пообещал, что новогодний день мы справим только вдвоем. Ну, то есть, когда уберемся в доме после вечеринки, конечно.
Об этом я и не подумала. От одной уже мысли о том, что незнакомые мне люди будут лапать все своими пальцами, незаметно оставляя чужеродные отпечатки, которые я, может, никогда не найду, внутри у меня все перевернулось. Пусть тогда уж Арт после них убирается, это ведь его друзья. Его друзья – его проблемы.
– А Элеонора с Розой не придут? Ты никого не приглашала? – спросил он.
И я тут же в спешке начала строчить им сообщения, испещренные ошибками автокорректора, умоляя их прийти на вечеринку, которую я даже не хотела устраивать. До Элеоноры я сперва никак не могла достучаться. Моих сообщений она не читала, так что я решила ей набрать. Первые пару раз я просто слушала гудки, а следующие два звонка тут же перевелись на автоответчик.
Я еле слышно выругалась и взялась за Розу. Она быстро ответила и после секундного замешательства относительно цели моего звонка я объяснила ей ситуацию. Она не торопилась соглашаться, так как уже договорилась провести вечер с Майком. Я наигранно ее уговаривала, что надолго я ее не задержу и допоздна сидеть необязательно, и Майка пусть тоже приводит. С каждым разом она отвечала все резче, и под конец ответила, что спросит у Майка. Опять придется ждать.
Я снова набрала Элеоноре. В этот раз она взяла трубку, но голос у нее был натянутый, как будто она говорила с чужим человеком. Я отшутилась, мол, это всего лишь я, но голос у нее не смягчился, и Элеонора без лишних слов сообщила, что она сейчас в аэропорту, собирается к брату в Белфаст.
– Элл, я тебя чем-то обидела?
Повисло молчание.
– Нет, – голос у нее был слабый, глухой. – Нет, ничего такого.
– Ладно, – ответила я, уже даже не пытаясь скрыть раздражение. – А Роза с Майком приедут…
Тут Элеонора меня перебила:
– Ни о чем меня спросить не хочешь?
Я затаила дыхание. Нет.
– Как у меня с анализами, например?
Я сглотнула. Я точно знала – мой голос меня подведет, только не понимала, как мне это поправить.
– Что-то стряслось?
– Давным-давно, Нора. Давным-давно.
– Ты же ничего не говорила.
– Я пыталась дозвониться. Только ты не отвечала.
Так вот что это был за шквал звонков после той встречи в ресторане. Можно было сделать вид, что я их не видела, ведь на меня столько всего свалилось. Уж ей ли не знать. Она-то должна понимать, как меня притесняют. Сколько от меня требуют.
– Нора. Они ничем не могут мне помочь. Ничем. Все эти частные организации, как не фиг делать, могут позвоночник вырастить из пробирки, а тут они не могут мне помочь с тем, для чего я была рождена. Никогда.
Это последнее слово она бросила мне в лицо, как будто я во всем вино вата.
– Но должно же быть какое-то лечение…
– В том-то и суть, что нет. Весь этот год барахталась, и все ради чего? Чтобы в НСЗ сказали – нет, не выйдет, ничего не поделаешь? «Мало научных данных», «дефицит бюджета». Ну разве не забавно, Нора? Просто уморительно.
Я не знала, что сказать. Наши отношения как будто дали трещину. Я уверена, мы обе это ощутили.
– Может, в жизни есть что-то помимо детей, – прошептала я. – Ты можешь оставить свой след и в других…
– Хватит, Нора. Не хочу я слушать эту фигню. И уж тем более от тебя.
Я так хотела ей рассказать. Так хотела рассказать ей обо всем. Что все понимаю, как никто другой. Но я не могла. Нельзя было навести этот мост между нами.
Последние ее слова были обращены скорее ей самой, а не мне. И легли на душу, будто высеченные в камне. Исторические хроники. Факты со страниц истории.
– Десятилетиями люди просто смотрятся в зеркало. Вот и все. И видят только себя. Не смотрят вправо или влево. Только лижут собственные мерзкие губы. Настанет день, и зеркалам отражать будет нечего.
Она помолчала и добавила:
– Хорошо, что я этого не застану.
Вскоре после этого она повесила трубку, уже вся в своих мыслях, лопоча что-то о грозах в Белфасте. Я какое-то время сидела на кровати, раздумывая, чем я могу ей помочь. Но в голову мне приходили только самые избитые и пошлые идеи, а стоило зайти чуть дальше – и я уже ступала на запретную территорию. То ли я Элеоноре стала чужой, то ли наоборот – я только не могла понять, кто из нас изменился.
В ее глазах я встала не на ту сторону, и может, год назад она была права. Но все с тех пор переменилось. Откуда ей было знать, как она заблуждается, если думает, что я не хочу своими глазами увидеть ростки новой жизни и воспитать частичку себя. Кого-то, кто бы меня любил.
Но у меня не было для нее доказательств. Пока еще не было. Я могла бы сказать, как есть, и высказать ту мысль, которой
