нее подарок. На Рождество.
Арт уставился на меня, и челюсть у него съехала набок. Что-то резко изменилось, словно надломилось, как если бы я солгала или мою ложь раскрыли, и теперь нам оставалось только жить с этим стыдом. Мы танцевали вокруг зияющей бездны, отворачивая наши лица, – а иначе рисковали обратиться в камень.
– Что ты делаешь, Нора?
Я не могла смотреть ему в глаза.
– А что? Разве это не то же самое, что покупать ей корм? Или менять лоток?
Арт затряс головой.
– Это разные вещи, и ты сама все знаешь. И дело тут уже не в том, что в «Истон Гроув» узнают, – дело в тебе. Ты слишком далеко зашла.
– Я все правильно делаю.
– Ты переходишь все границы, Нора. Я защищал тебя, защищал нас обоих. Но когда-нибудь тебе придется с этим покончить. Иначе ты сведешь себя с ума.
С каждым словом рот его так кривился, что меня так и подмывало захлопнуть его руками. Как он может притворяться, якобы преследует прежние цели, словно так ничего и не понял? Когда он сам мне говорил, что слышит ее голос у себя в голове? Что бы он сейчас ни говорил – мы с ним заодно. А говорит он так просто потому, что так надо, – и точка. Но зачем? У меня перехватило дыхание, когда я сообразила, что «Истон Гроув» могла поставить в доме прослушку. Подслушивая каждое наше слово. И Арт позволил бы им так со мной поступить? Со мной и с Нат?
Я теребила пальцем сверточек, любовно упакованный в переливчато-радужную бумагу, которую я выбрала за схожесть с чешуей макрели. Я положила его между нами.
– Сейчас же Рождество, вот я и расщедрилась. Ничего такого. Это просто пустячок. Ей понравится.
– Думаешь, нам следует ей потакать?
– Да! – я наклонилась к нему и прильнула губами к самому уху. – Она чувствует. И мыслит. Точь-в-точь, как мы с тобой. Она любит, когда ее чешут за левым ушком, а за правым не любит. Она терпеть не может лимонную цедру. И по ночам она приходит к нам в постель погреться.
Арт отскочил, изо всех сил зажмурив глаза.
– Черт тебя дери. Нельзя об этом так говорить…
– Можно. Мне теперь все ясно, Артур. Ты тоже видишь в ней живое существо, не отпирайся. Ты ведь не убрал берлогу, которую она обустроила у тебя в кабинете. Я видела. Почему я не могу ее порадовать? Она живая – правда, живая. Разве в наши обязанности не входит удовлетворять ее нужды?
Арт уставился на крохотный сверток. Нат, как знала, неторопливо вошла через открытую дверь и, подкравшись к Арту со спины, потерлась об него бочком, будто медведь о кору.
– Ты же не хочешь, чтобы она мучилась?
Арт покачал головой и зажал рот руками.
– С этим надо осторожнее, – зашептал он. – Ты ходишь по очень тонкому льду.
– Ты тоже, Арт. Мы оба. Ведь мы с тобой заодно.
Арт потупил глаза, и я приподняла его лицо за подбородок, ободряюще улыбнувшись.
– Я осторожна, не волнуйся. Я ведь о нас забочусь.
Арт глубоко вздохнул, запустив руку в волосы. И я закинула крючок.
– Может, лучше ты подаришь ей подарок, если беспокоишься, что я с ней слишком сблизилась?
Полуправда. Два в одном – пустышка и прожектор. Если он согласится, то увидит ее радостное личико. Его собственное радостное личико. Я хотела, чтобы он увидел в ней то же, что видела я. Он взял коробочку, и Нат мгновенно уткнулась в нее мордой, подергивая носиком, будто обследуя ее со всех сторон. Она легонько пихнула коробочку своей детской ручонкой и вопросительно уставилась на Арта.
– Ладно. Я сам.
Он положил ей руку на спину и грубой силой усадил ее на пол. Арт засмеялся.
– Наверное, так даже честнее получится. Она ведь мне тоже кое-что подарила.
Арт открыл рот до корней зубов, обнажив что-то сияющее, точно жемчужина. За его – довольно впечатляющими – клыками я увидела новехонький, немного маловатый для него фарфорово-белый зубик.
Я дождалась, чтобы Арт уснул на диване, и только тогда предложила отправиться в спальню. Он уступил и, пошатываясь, потащился в постель. Когда он был уже на лестнице, я крикнула, что сейчас выключу свет и поднимусь к нему. Не знаю, слышал он меня вообще или нет.
Выключив телевизор и лампы с гирляндами, я направилась в кухню. У стола я увидела Нат: она стояла, упершись мордочкой в столешницу, и лизала гуляш из искусственной индейки в дурацком клюквенном соусе. Я в ужасе взялась растирать ей виски. Дыхание у меня стало прерывистым.
Обхватив Нат руками за туловище, я попыталась поднять ее на стол, но она слишком вымахала, стала слишком тяжелой, а ее кожа – слишком скользкой. Сколько бы я ее ни тащила, она только больше растягивалась, будто аккордеон.
Тогда я отрезала кусочек от серой массы, предположительно в виде ножки индейки, и помахала им у нее перед носом. Она тотчас же скосила на него глаза, нацеливаясь на болтавшийся ломтик. Понемногу я, отодвигая его, заманивала ее на середину стола. Опершись на один из стульев, она подтянулась на стол, и старые хлипкие ножки под ней заскрипели. Она уселась на корточки, и я скормила ей ножку индейки, которую она хорошенько пережевала и только после этого с громким чавканьем заглотила.
Я глубоко вздохнула и погладила ее щечки ладонями. Через пару минут я аккуратно отодвинула мясистую кожицу вокруг ее рта и обнажила десны, действуя не торопясь, чтобы ее не спугнуть.
Я буквально за секунду ее обнаружила, огромную и темную, до ужаса явственную. Зияющую дырку между дальними коренными зубами. Десна была гладко зашита, но все еще не зажила.
17
Я выскребла, наверное, каждую поверхность, какую только нашла. Пылесос валялся в углу, обессилевший и взопревший, а внутренняя щеточка его была сплошь обмотана шерстью Нат. Перевернешь пылесос, и можно подумать, что там сдохла какая-то паршивая крыса.
Целый год прошел с тех пор, как мы последний раз приглашали гостей, но на сей раз это все затеял Арт. В глубине души я думала, что об этом нечего беспокоиться, как будто это все далекий сон. Я была уверена, что он и сам об этом забудет или передумает, но за рождественские праздники он даже как-то оживился. На его щеках снова вспыхнул румянец, и он даже стал иногда прикасаться ко мне. Совсем как прежде – то проведет по шее пальцем, то приобнимет за талию. Но жесты эти проявлялись редко. После Рождества он снова скрылся в кабинете, и мне ничего не оставалось, кроме как вылить остатки глинтвейна и выкинуть безнадежно зачерствевшую выпечку. Вечера я проводила перед телевизором, одной рукой схватившись за сердце, а другой большим пальцем прокручивая кольцо.
Про зуб я так и
