жадному ни дай, все ему мало. Вот и выходит, что жадный-то бедней бедного. Бедный недоспит, потому что работы много, а жадный — потому, что заботы много. У бедного все хозяева — и писарь, и староста, и поп. А у жадного один хозяин — чёрт, попросту сказать, жадность евонная.
В наших краях, рассказывают, будто жил на селе мужик один, такой до монеты любитель, что и сказать нельзя. Он деньги своим людям в рост давал и очень от того богател.
Под старость скопилась у него цельная бочка золота.
Вот раз осенью, ночью, в самую глухую пору, постучались у него под окном.
Проснулся он, подходит к оконцу.
— Кто там? — спрашивает.
Никто не отзывается.
Он думает: помстилось, должно. И опять лег.
Только задремал, как застучат в ставень! Да так грозно — ажно все окно задрожало.
Испугался мужик. Приподнялся, думает: «Дело неладно! Уж это не ограбить ли меня хотят?»
Снял со стены ружье, зарядил пулей. А сам под стенкой стал.
«Чуть что — выстрелю!»
Стоит мужик, ждет. Тихо кругом, ничего не слыхать, окромя ветру. А ветер в трубе воёт-воёт, осенняя пора, непогодь!
Вдруг опять стукнуло в окно, будто кулаком ударили.
Он сейчас окно настежь, да и выпалил, куда попало, в темную ночь.
«Промахнулся ай нет?»
А под окном как захохочет…
Обмер мужик со страху, и скорей окно запирать. Да не тут-то было!
С той стороны держит ставень рука и не пускает закрыть. Мохнатая, вся в шерсти, а пальцы толстые, крепкие… Ох, не попасть бы в такие руки!
Мужик со страху храбрый стал. Схватился за нож — руку резать, да и увидел под окном рожу.
И как увидел? — сам не поймет. Темно вокруг, что в мешке, а ее все равно видать, словно своим светом светится. Волосья рыжие, как огонь (от них, должно, и свет), а глаза оловянные, а сама черная, корявая, будто воспой изрытая.
И спрашивать не надо, кто такой есть. Сразу видать — чёрт!
Стоит мужик, будто к полу прилип, а чёрт пальцем его поманил и говорит:
— Пойдем, брат, пойдем.
Тот и не хочет, а идет. Вышел на крыльцо. Взял его чёрт за левую руку и повёл.
Приходят к реке. Чёрт говорит:
— Ну, вот что. Ты, слыхать, бочку золота накопил. Дело хорошее! Отдай-ка ее, братец, мне! Я ведь наживать-то помогал — никто другой. А не отдашь, в воду столкну! Выбирай! Я тебя не неволю.
Мужик туда-сюда, не отговориться ему.
— Ладно. Отдам. Завтра приходи…
Усмехнулся чёрт.
— Уж приду — не сомневайся! — и нырнул в воду. А мужик домой побрел.
На другую ночь и не ложится бедняга. Страшно ему, а пуще страху — денег жалко. Кажись бы, кровушку всю капля по капле легче отдал, чем золото свое разлюбезное. Да делать нечего — сидит, ждет. И дождался. Как стало вовсе темно, так и застучало у него под окном.
Плачет мужик, а выносит на крыльцо бочку заветную.
Чёрт ее сразу на плечо. Взвалил и понес. А мужик сзади плетется, будто его к той бочке веревкой привязали.
Принесли на берег. Чёрт нырнул в самую глубину и вытащил оттуда железную цепь. Обмотал бочку и спустил в воду.
Ушла бочка на дно. Стоит мужик на берегу, смотрит на тое место, где богатство его скрылось, и с места ему не сдвинуться.
Поглядел на него чёрт, усмехнулся.
— Крепко же тебя, — говорит, — к этой бочке прикрутило. Ну, ладно, бери! — и подает ему горсть золота. — Это тебе за верность. Только смотри — держи язык за зубами. Не то пожалеешь.
И потонул в реке.
А мужик пришел домой и запил с горя.
День пьет — молчит. Другой день пьет — молчит. А на третий день одолело его вино.
Он возьми да и проболтайся по пьяному делу одному приятелю-куманьку. Этот — пьяненький — жалобится, а тот — пьяненький — жалеет. Сидят, вино льют, слезы проливают, чёрта нелегким словом поминают.
Ну, оно будто и полегче мужику стало. Отвел душеньку, да и собрался домой. И кум с ним. Вдвоем из кабака пошли.
Только завернули за угол, а навстречу им человек — будто знакомый, и зовет в гости.
— Выпили, — говорит, — без меня, опохмеляться ко мне пойдем. Мое вино крепче здешнего. Ужо попробуете.
Они и пошли. Идут, идут… Все никак до места не дойдут… Устал этот приятель-куманек, еле ноги волочит. Раззевался он… — Ох-ох-о! — и перекрестил рот.
Только опустил руку, смотрит: батюшки-светы! Да что ж это? Бредет он с берега в реку, уж по колена в воде, а сосед его — вот что бочкой-то прежде владал — и того глубже.
Он его звать, окликать:
— Стой, брат! Стой!
Да какой там! Тот и не слышит. Идет, идет, будто его на цепи тянут. Так и ушел под воду.
На другой день нашли его на берегу. Лежит мертвый, весь цепями железными обмотан, и к шее пустая бочка прикручена.
Взяли его да тут же на берегу и схоронили.
Рассказывают люди — кто в полночь мимо того места шел, слыхал — спорят на могиле двое.
Мужик говорит:
— Что ж ты, окаянная твоя душа, — опять обманул? Угостил, да и отпустил ни с чем? А золото мое где? Бочка-то ведь пустая!
А чёрт отвечает:
— Что тебе полагалось, то сполна получил, да еще и с прибавкой. Квит!
Были, которые пробовали бочку эту самую со дна достать. Ну, это дело немыслимое! Один рыбак уж совсем было вытащил ее, проклятую, — в лодке была, — так чёрт его вместе с лодкой под воду утащил. Пропал парень! И на дне не нашли.
А чёрта на том месте часто видают — сидит на камне и бороду медным гребнем расчесывает. А гребень, говорят, в добрую сажень, никак не мене.
Про мельника
В селе Новиковке мельник жил, Петром Васильичем звали. Такой он дока был — страсть! Смолоду отдали его господа в ученье к одному барину, а барин этот в Жегулевских горах жил, на Волге. Не русские у него были там мастера — иноземный народ, — у них-то Петр Васильич всю науку и перенял.
После, как пять лет проучился, стал он у своего барина дела делать: четыре водяные мельницы держал, молол на
