абсолютно современные: фрагменты, не полностью прикрывающие лица. С помощью клея, ниток и картона Янко позаимствовал носы, глаза, рты, подбородки, щёки и лбы своих друзей, исказил их, извратил, оказал им неквалифицированную медицинскую помощь.
Арпу эти маски показались одновременно «эмбрионами и вскрытием трупов». Они решительно отправили военных уклонистов на передовую. Тогда в Германии ходили слухи, что новые виды оружия так ужасно уродовали солдат на фронте, что тех помещали в закрытые госпитали на всю оставшуюся жизнь; после войны в доказательство тому их фотографии доставлялись контрабандой. Они настолько отвратительные, что кажутся ненастоящими, фотоколлажами — вроде послевоенных коллажей берлинской дада-истки Ханны Хёх, например, её “Fröhliche Dame” («Счастливая дама»), которая кажется улыбающейся жертвой ожога. В то же время кубизм являлся расчленением: если война являлась ярчайшей формой современного искусства, то кто скажет, что у лица, развороченного бомбой, не раскрывается характер? Балль:
Мы все были на месте, когда появился Янко со своими масками, и каждый из нас тут же нацепил на себя одну из них. И тут произошло удивительное. Маска сразу же потребовала от каждого не только соответствующего костюма, она диктовала совершенно определённые, граничащие с безумием жесты. Всего пять минут назад мы и думать ни о чём таком не думали, а тут, задрапировавшись и нацепив на себя всевозможные предметы, мы проделывали странные движения, стараясь перещеголять друг друга в изобретательности. Двигательная энергия масок передалась нам с поразительной неотвратимостью.
Вот вам и вечер русских народных песен.
Маски
Маски повлекли за собой медленные танцы, сымпровизированные и постфактум получившие названия: «Торжественное отчаяние», «Кошмар», «Ловля мух». В каждом случае маски подтверждали существование языка, на котором никто не умел разговаривать, но который содержал единственные слова, способные выразить единственную истину, достойную знания. Trabadya-la-modjere превращалось в философский камень. Дадаисты перенеслись обратно во времени, проваливаясь сквозь сцену: «Современные художники, — напишет Балль в 1917 году, — это гностики, и они занимаются тем, о чём священники давно позабыли; вероятно, они даже грешат тем образом, каким уже считается невозможным грешить»41. Эти грехи восходят к древним ересям, к вере в то, что некоторые формы знания, гнозиса, доступные только избранным, способны приблизить к Божественному настолько близко, что ищущий может изгнать Бога из времени, словно Того никогда не было; в эпоху раннего христианства, несмотря на то, что церковь изгнала гностиков из истории, их ритуалы продолжали исполняться. Притом что евангелия их сжигались, а приверженность к ним каралась смертью, многие адепты, по мнению историка Беньямина Уолкера, были осведомлены о считающихся сверхъестественными свойствах звука и скрытой силе священных имён, алхимических формулах и магических заклинаниях… Самыми важными из всех звуков почитались фонемы, наименьшие из возможных для извлечения единиц звуков… Существовали практики пения каждого [гласного звука греческого алфавита] на одном дыхании… гласные комбинировались с определёнными согласными, особенно с теми, что производят жужжащий и гудящий звуки: Zeeza, Zezo, Zoza, Ozzi, Omazu, Nozama, Amenaz, Arazaz… По мере возможности эти архаические слоги продолжали использоваться в неизменной форме, даже несмотря на то, что их смысл, если он существовал, был позабыт42.
…было много суетности, действовавшей в [них], и пустых безумств, как будто они погружаются в сон и находят себя в тревожных снах, или (в) месте, в которое они убегают, или, бессильные, они идут, преследуя других, или они в нанесении ударов, или они сами получают удары, или они упали из высоких мест, или они поднимаются по воздуху, не имея крыльев. Иногда ещё, если некие убивают их, нет даже преследующего их, или они умерщвляют своих ближних, ибо они осквернены их кровью. (Но) тогда, когда они просыпаются, те, кто проходит через всё это, они не видят ничего, те, кто был во всех этих тревогах, ибо это было ничто. Итак, это образ отбросивших от себя неведение, как сон, не считая, что это нечто, и не считая его дела делами постоянными, но оставляя их, как сон в ночи.
— Гностическое «Евангелие Истины», Притча о Кошмаре, ок. 150 г. н. э.43
Дадаисты пришли к пониманию, что забытое можно вспомнить даже случайно. Они осознавали, что повседневный, всем известный язык был способен сформулировать лишь те истины, о которых они не хотели ничего слышать. Они не знали, чего им хочется услышать, поэтому придумали звук, который назвали «средневековым брюитизмом», «шумом со звукоподражательными эффектами», симультанную поэму, когда все действия одновременны, но уже не являются действиями. Это могли быть причитания, басовый барабан, глиссандо, доисторические созвучия, крики от боли и радости; и если дадаисты не заменили Бога, то они изменили самих себя. Хюльзенбек:
Проблема души заключается в её вулканической природе. Всякое движение естественным образом сопровождается шумом. Если число и мелодия — символы, предполагающие наличие способности к абстрагированию, то шум напрямую связан с действием. Музыка так или иначе является гармонией, искусством, продуктом деятельности разума, брюитизм же — это сама жизнь, о которой нельзя судить как о книге, которая скорее есть часть нашей личности, она имеет к нам самое прямое отношение, преследует и разрушает нас. Брюитизм — это восприятие жизни, которое, как ни странно это может показаться вначале, побуждает людей к принятию окончательного решения. Существуют только брюитисты и те, кто к ним не относится… Та же самая инициатива, которая в Америке сделала степ и рэг национальной музыкой, позднее стала в Европе конвульсией и тенденцией к “bruit”44.
В этом месте Хюльзенбек, который рассказывал это на лекции, проводимой в рамках конвенции психиатров в Вольном Городе Данциге (ныне — Гданьск) в 1920 году и где он откроет практику в 1922-м, вышел из-за кафедры, сделал несколько па в стиле Eagle rock[92], надел бумажный пакет себе на голову, нацарапал вслепую на нём глаза, тут же сделал прорези, достал из кармана пиджака пистолет и выпустил обойму холостых патронов в аудиторию. Несколько человек, которые видели этот номер ранее, стали аплодировать.
Ха. Спасибо. Как видите — вот брюитизм. Брюитизм — это своего рода возвращение к природе. Он выдаёт себя за музыку атомных сфер, — (в этот момент один из клакёров Хюльзенбека встал со стула, направил на него пистолет с холостыми и выстрелил, а Хюльзенбек, державший во рту капсулу с эрзац-кровью, раскусил её, и кровь потекла по подбородку и манишке. Он схватился за кафедру и продолжил вещать, склонившись напополам и отвернувшись от аудитории) — так что смерть — это скорее рвота, крик и удушье, нежели бегство души из земной юдоли. Дадаисты «Кабаре Вольтер» позаимствовали брюитизм, не догадываясь о его философии, — в принципе,
