– Тебе было шесть лет, когда их не стало.
– Да. Нежный возраст, в котором все принимаешь близко к сердцу. На меня тогда столько всего навалилось… – Элейс покачала головой. – Тебе указывают на твое место, и ты безропотно замираешь, стараясь не привлекать внимания. Нет, Анна была не так уж плоха, но она совсем не знала настоящей жизни. – Девушка вздохнула. – Иногда ее наивность выводила меня из себя. Она видела вокруг себя только счастливые лица и считала, что все счастливы. А ее отец, герцог… Простите, я не должна о нем ничего говорить.
– Нет, продолжай. Мне интересно узнать темную сторону жизни семьи Вессвильских.
– Он был честным, справедливым человеком – это так. Но только когда речь не шла о его замечательной дочери.
– Она что-то натворила, а тебя наказали за нее?
– Вы знаете?
– Догадался.
– Как-то раз она играла в библиотеке, а там стояла большая уродливая ваза, подарок герцогу от самого императора. Меня послали в библиотеку вымыть полы, я не хотела идти – предчувствовала что-то нехорошее, но ослушаться не смела. Так вот, я пришла туда убраться и увидела, как Анна бросала в нее мяч. Она хотела попасть внутрь, но промахнулась. Ваза закачалась и упала на паркет. Раскололась пополам. Анна испугалась и заревела, на шум прибежал герцог и, не став слушать никаких объяснений, обвинил меня в случившемся. Я понесла наказание за то, чего не делала, а Анна попросту промолчала. Ей нужно было всего лишь сказать правду, герцог бы все равно не стал ее наказывать. Но Анна не стала этого делать. Быть наказанной за чужой проступок – это очень обидно.
– Наказание было суровым?
– Нет, но унизительным. Меня не сажали в подвал и не морили голодом. – Элейс мрачно посмотрела на Франца. – Вместо этого я должна была вышить себе спереди и сзади на платье слово «лгунья» и ежедневно стоять несколько часов на табурете в комнате для собраний. Это продолжалось целый месяц.
– Для меня было бы легче просидеть этот месяц в карцере.
– Сейчас мне тоже так кажется. Хуже всего то, что мне так никто и не поверил. У меня не было друзей, которым можно было бы рассказать об этом. И вот теперь я жалуюсь вам. Поверьте, этот случай не был единственным.
– С тобой обошлись жестоко. Это факт. Когда я был малышом, меня тоже всякий норовил обидеть. Я постоянно попадал в неприятные истории. Но со временем я стал бороться за свое место под солнцем, за репутацию среди бродяг и не позволял себя мучить. Но девочкам в этом отношении сложнее. Ты слишком зависела от своих благодетелей.
– Вы были забиякой? – Элейс улыбнулась.
– О да! Настоящим уличным разбойником. Свою правоту я доказывал с помощью кулаков или ножа. Священник, в честь которого я получил свое имя, обломал о мою спину немало лозин. Он пытался внушить мне, что спор можно решить не только кулаком, но и словами.
– Интересный способ внушения, – девушка удивленно приподняла брови, – с привлечением лозины.
– Я не держу на него зла, – усмехнулся Франц. – Благодаря его стараниям при храме была организована бесплатная столовая для беспризорников вроде меня. Я ежедневно получал горячий обед и считал, что пара ударов лозиной по спине – это небольшая плата за тарелку супа и каши. Тем более что священник был прав.
– Вы, наверное, научились хорошо драться.
– Теперь я называю это самозащитой и прибегаю к ней только в крайних случаях.
– А если бы священника звали, – она задумалась, – Гутабером, вас тоже бы так назвали?
– Скорее всего – да. Примерно до пяти лет у меня вообще не было имени, и я отзывался на «эй, ты» или «мальчик».
– Какой ужас!
– Но потом всем это надоело, и помощник священника назвал меня в его честь. Получилось не так и плохо. К тому же не важно, как тебя на самом деле зовут. – Франц покачал головой. – В устах любимого человека любое, даже самое неказистое имя становится прекрасным.
– А как вам мое?
– Хорошее, мелодичное имя. Элейс…
– Как цветок.
– Да. Хрупкий белый с голубым отливом цветок, который распускается весной после того, как сойдет снег. – Он внимательно посмотрел на затаившую дыхание девушку. – Что такое?
– Еще никто не говорил мне таких красивых слов, – призналась Элейс. – Это приятно слышать.
– Мне пора идти. Прости, но я очень хочу спать.
– Конечно, идите отдыхайте, – засуетилась она. – Бессовестно с моей стороны забивать вам голову всякими глупостями. Если я вдруг понадоблюсь, то буду у Анны или здесь. В крайнем случае, спросите у Береза. Он в курсе всего, что происходит.
Оказавшись в своей комнате, Франц опустился на кровать и задумался. Джереми предупреждал его об Элейс. Это были не пустые слова предостережения. Девушка слышала слишком мало добрых слов в свой адрес и может поневоле им увлечься, неверно истолковать обыкновенное проявление вежливости. Надо быть осторожнее, ведь он не хочет дать ей ложную надежду.
Элейс милая, по-своему интересная девушка, но не более того. Она еще встретит свое счастье, поселится в большом дорогом доме с красными портьерами и пушистыми коврами, будет окружена любовью и заботой. А его ожидают бесконечная дорога – вплоть до смертного одра и промокший от дождя плащ.
Мастер потрогал подушку. Она была удручающе холодной. Кровать была достаточно широкой, чтобы на ней могли поместиться два человека. Для худенькой стройной Раэн уж точно хватило бы места. Ему по-прежнему недоставало ее тепла, ее тела… Франц сжал губы. Сколько времени он уже обходится без женщины? Может, пришла пора идти к монахам и надевать рясу?
Если бы не руны, которые диктуют свой образ жизни, он бы так и поступил. Стал бы странствующим монахом и молился о благополучии ее души. Святынь для этих целей по всему миру хватает. Остаток жизни прошел бы спокойно: в молитвах и покаянии.
И только он подумал об этом, как перед глазами Франца, словно по указке злого демона, промелькнули воспоминания о наслаждении, что подарила ему Раэн. Мастер горько вздохнул. Наверное, это низко и недостойно, но он не мог не думать об этой части человеческих взаимоотношений, потому что любил в ней и душу, и тело. Он еще не стар, здоров, но слишком щепетилен в некоторых вопросах. Он не может переступить через свою собственную мораль и завязать отношения только для того, чтобы удовлетворить плотские желания.
– Нет, так нельзя. Надо взять себя в руки! – Мастер сделал несколько шагов по комнате.
Но легче было сказать, чем сделать. Воспоминания нахлынули сплошным потоком, словно плотина, сдерживающая их, дала наконец течь. Закончилось тем, что, отчаявшись бороться с собственными мыслями, он наложил на себя временную руну боли.
Нервничая, Франц перестарался с силой руны и, согнувшись, зашипел от жжения по всему телу. Судорога свела ноги, и мастер рухнул на пол как подкошенный.
В этот момент раздался легкий стук в дверь.
