Также стоит привести полностью самую, кажется, страшную из историй об инфантициде и суициде, совершенном жертвами погромов 1096 года.
Кто видел, кто слышал о деянии, подобном тому, какое совершила госпожа Рахель, дочь Ицхака, сына Ашера, и жена Йегуды? Она сказала своим подругам: «Есть у меня четыре ребенка. И не жалейте их, чтобы не пришли необрезанные и не захватили их живыми и не пошли бы они по их ложным путям. И с моими детьми тоже освятите святое имя Бога». Одна из ее подруг взяла нож, чтобы зарезать сына ее. И когда «мать сыновей» увидела нож, возопила она […] «Где милость твоя, о Бог?» […] Подруга схватила мальчика и зарезала его. […] Мальчик Аарон, увидев, что зарезали брата его, закричал: «Мама, не убивай меня», и убежал, и спрятался.
У нее также было две дочери, Белла и Мадрона, скромные и красивые девушки. Они взяли нож и заострили его, чтобы не было зазубрин. Они вытянули шеи свои, и мать принесла их в жертву Господу.
Когда благочестивая женщина закончила принесение в жертву троих своих детей, она возвысила голос свой и воззвала к сыну своему: «Аарон, Аарон, где ты?» Она вытащила его за ноги из-под сундука, где он спрятался, и зарезала его перед великим Всевышним. И она обняла своих детей, двоих справа, двоих слева от себя, и так сидела, пока не пришли враги и не нашли ее сидящей и плачущей над ними. И сказали ей: «Покажи нам деньги, которые ты прячешь в рукавах твоих». Но когда они увидели убитых детей, они зарезали и убили и ее на них, и угасла ее чистая душа.
…Так она умерла со своими четырьмя детьми, как другая праведная женщина с ее семью сыновьями, и это о них сказано: «Мать сыновей возрадуется». Когда отец увидел смерть четверых своих детей, прекрасных душой и телом, он зарыдал горько и бросился на меч.
История эта в основе своей, видимо, реальна – по крайней мере, Рахель, дочь Ицхака, упоминается в «памятных книгах» – списках жертв, которые общины составляли после погромов для поминовения погибших в своих молитвах. Мотивация инфантицида – чтобы враги не захватили детей, убив родителей, и не воспитали в своей вере – также вполне реалистична и встречается в других местах. Правдоподобны и разные подробности, например, то, что мальчики носят еврейские имена (Аарон), а девочки – нееврейские (Белла и Мадрона). В то же время мы видим здесь легитимацию этого чудовищного убийства через отсылку к освященному традицией мученическому образу – матери семерых сыновей. Вероятно, тут есть и аллюзия на современную христианскую иконографию – поза Рахели, сидящей и плачущей над убитыми детьми, напоминает распространенное изображение праматери Рахили, иллюстрирующее стих из пророка Иеремии «Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» (Иер 31:15). Этот стих цитируется в Евангелии в связи с избиением младенцев в Вифлееме: «Сбылось реченное через пророка Иеремию…» (Мф 2:18). И еще раз отметим ведущую роль женщин в мученичестве: детей зарезает мать со своими подругами, дочери сами готовят орудие убийства и с готовностью отдаются в руки матери, в то время как, по крайней мере, один сын, наоборот, стремится избежать этой участи, а отец совершает самоубийство, но уже после всех событий, и оно становится, скорее, не религиозным мученичеством, не смертью за веру, а актом отчаяния.
Рахиль плачет о детях своих. Фреска Маркова монастыря, Македония. XIV век
Историки сначала просто описывали это удивительное явление – ведущую роль женщин в жестоких и ужасающих актах мученичества, скрупулезно перечисляя соответствующие пассажи в хрониках и аналогичные примеры в предшествующей традиции, а затем выразили свое недоумение в нескольких исследовательских вопросах. Каковы причины такого поведения, необычного для женщин, которых источники того времени либо вовсе игнорируют, либо изображают на заднем плане, конформными и пассивными? Достоверны ли истории о женском мученичестве, рассказанные еврейскими хронистами, было ли это мученичество частью 1096 или только «1096», элементом физической реальности или только текстуальной? Если второе, каковы возможные еврейские и христианские источники этих сюжетов? Как изменялась репрезентация женщин в ашкеназских источниках XII–XIII веков, описывающих гонения на евреев и еврейское мученичество, и была ли корреляция между изменением женских образов в еврейских текстах и переменами в статусе женщин в еврейском обществе, зафиксированными в респонсах XIII–XIV веков?
Передовую роль женщин в сомнительном с точки зрения еврейского права активном мученичестве – суициде и инфантициде – попытался объяснить израильский историк Мордехай Бройер. Он утверждает, что в активное мученичество были вовлечены в первую очередь женщины и необразованные мужчины, «простецы» (ам га-арец), плохо знакомые с талмудическими законами и руководствовавшиеся не раввинистическими предписаниями, а своим «ритуальным инстинктом». Гипотеза Бройера представляется уязвимой по нескольким причинам. Во-первых, запрет на убийство содержится в десяти заповедях и представляется самой элементарной нормой, а вовсе не образчиком юридической или экзегетической казуистики, доступным лишь искушенному ученому мужу. Во-вторых, хотя существует довольно мало источников по ашкеназскому женскому образованию в ту эпоху, есть основания полагать, что оно было достаточно серьезным или, по крайней мере, гораздо более полным, чем в раннее Новое время, о котором наука знает больше и склонна некорректным образом экстраполировать эти сведения на предшествующий период. Кроме того, ни христианские, ни еврейские хронисты не объединяют женщин и «простецов» в особую группу мучеников – они, собственно, вообще не упоминают такую категорию, как «простецы». Что же касается пресловутой женской эмоциональности, иррациональности и склонности к аффективному религиозному поведению, на что часто указывают при объяснении активного участия женщин в средневековых христианских еретических движениях, то уже было продемонстрировано – на примере попытки классифицировать средневековых женщин-святых, практиковавших голодание, как аноретиков, – что постановка современного психологического диагноза не имеет особого смысла для понимания средневекового поведения, которое все-таки нужно исследовать в его собственном культурном контексте.
