Еще одно частое место мученической смерти – это река или иной водоем: евреев убивают, или они совершают самоубийство, посредством утопления, либо же их гибель косвенно связана с водой. Рабби Калонимосу с 53 спутниками удается бежать из Майнца: они переплывают Рейн и погибают после этого. В городе Нойсе евреев убивают на берегу реки. Мученики-самоубийцы в том же Нойсе, а также в Эллере и Трире топятся в реке. В одном непоименованном городе и в селении Вефелингхофен евреи совершают групповое самоубийство на прудах (болотах) рядом с деревней. «Водные самоубийства» имели определенную культурную причину, которая в нескольких местах объясняется – стихом из 68 (67) псалма: «Он вошел в свой дом, подождал немного – всего с час – и пошел к реке Рейну и утопился в ней. О нем и о таких, как он, сказано: “Из Вассана верну, верну из глубин морских”». Или: «Они подкупили стражу на воротах, пошли на мост и спрыгнули с него в воду, в знак свидетельства Царю мира. Девушки из Кельна сделали то же самое. Это о них и таких, как они, написано: “Так сказал Господь: Из Вассана верну, верну из глубин морских”». Эта цитата, включающая утопленников в число тех, кто удостоится воскресения из мертвых (будет возвращен к жизни), служила легитимацией подобного способа осуществления кидуш Га-Шем, гарантией его праведности. Этот стих вспоминали и другие герои еврейской литературы, решившие освятить имя Всевышнего в сходных обстоятельствах, прежде всего, четыреста юношей и девушек, увозимых по морю из Палестины в чужие гаремы. И, возможно, эта традиция объясняет приверженность такому варианту суицида в 1096 году – по крайней мере, в изложении хронистов.
Другое объяснение такого количества смертей рядом с водой связано с универсальной мифологической и фольклорной семантикой воды как пространства лиминального, то есть пограничного – между жизнью и смертью. Еще один тип лиминального пространства, также выступающий в наших хрониках как место мученичества, это городские укрепления. Вот пример сочетания в акте мученичества двух типов лиминального пространства: «Когда враг приблизился к деревне, некоторые благочестивые мужи взобрались на башню и бросились вниз, в реку Рейн, которая окружала деревню, и утонули в ней».
Вода также выступает символом смерти и угрозы, и здесь используется аллюзия на 4–5 стихи 124 (123) псалма («Прошли над душою нашей бурные воды»): «Вдруг услышали они голос гонителя и бурные воды накрыли их». Наиболее очевидный реалистический аналог «бурным водам» – это крестильные воды. В некоторых городах, например в Регенсбурге, евреи подверглись насильственному крещению в реке, и воду, «осквернившую» евреев крещением, авторы называют «нечистой», «дурной» и т. п. В этих случаях река тоже выступает как лиминальное пространство, пространство смерти, на этот раз – духовной.
Особое пространство в хрониках – это пространство мертвых. Место погребения еврейских мучеников сакрально, в этом оно сродни синагоге. Хронисты скрупулезно указывают, были ли мученики погребены вообще и, если были, где и каким образом: вместе или раздельно, в одежде или обнаженными. Например: «Они зарыли его в песке у реки, а одного из его сыновей повесили над входом в его дом, дабы насмеяться над евреями». Или: «И все мертвые получили погребение, слава Создателю». Внимание, уделяемое этому вопросу, объясняется важностью похорон в традиционной культуре: если захоронения не происходит, смерть не считается действительной. Кроме того, коллективное захоронение воспринимается как обязательное условие воссоединения еврейской общины в мире ином. Ради этого стоило правильно выбирать место мученической смерти: «Они намеревались вернуться в город Майнц, с тем чтобы враги убили их там и тогда бы их похоронили на одном кладбище с их братьями, святыми, которые были целиком и полностью со Всевышним».
В еврейских хрониках крестовых походов иерархично не только пространство, но и время, и социум. Иерархизация времени в хрониках сходна с иерархизацией места. Тщательно указывая время событий: дни недели, числа месяцев и год в нескольких системах летосчисления (от сотворения мира, от разрушения иерусалимского храма и по системе 19-летних лунных циклов), – хронисты стремились выделить сакральный момент мученичества в потоке обыденного времени. Так, год трагических событий (1096, или 4856 от сотворения мира) Шломо бар Шимшон определял как 11-й год 256-го 19-летнего цикла (255 × 19 + 11 = 4856), и в этом цикле – на основании омонимии буквенной записи числа 256 (рейш-нун-вав) и призыва «Пойте» (рейш-нун-вав) в Иер 31:7 («Пойте с радостью об Иакове и восклицайте во главе народов…») – ожидали наступления мессианских времен. Отдельные эпизоды мученичества – общин, семей или индивидов – приурочивались к сакральным датам еврейского календаря: празднику, посту, кануну субботы, первому дню месяца. Причем очевидно, что мы имеем дело не с машинальной датировкой событий, а с сакрализацией моментов мученичества – в сознании хрониста или же в коллективной памяти, хронистом отражаемой. В действительности, погромы происходили в основном в мае-июне (ияре-сиване), и некоторые эпизоды выпали на Шавуот, праздник дарования Торы (6 сивана), – например, жертвоприношение Ицхака Парнаса произошло в канун праздника. Другие же значимые эпизоды, произошедшие в обычные дни, хронисты или их источники старались риторическими средствами привязать к Шавуоту, например: «На третий день сивана, в день очищения и воздержания Израиля, готовившегося получить Тору, в тот самый день, когда учитель наш Моисей, да покоится он с миром, сказал: “Будьте готовы к третьему дню” – в этот самый день община Майнца, святые Всевышнего […] очистились, дабы взойти к Господу всем вместе». Или же наоборот, упоминали о незначительных событиях, выпавших на сакральные даты: 9 ава предали скрывавшуюся в лесу семью некоего благочестивого человека Шмарии, а 15 нисана, в первый день Песаха, еврейской общине города Трира пришло из Франции сообщение о грозящей опасности.
Иерархизация и вообще стратификация социума производится путем классификации мучеников и перечисления половозрастных категорий в определенном порядке. Самыми ценными категориями оказываются старики (старейшины, мудрецы) и беременные женщины: стариков зачастую убивают первыми (и хронист делает отсылку к Иез 9:6: «И начали они со старейшин…») и их гибель описывается индивидуально и поименно. Также неоднократно подчеркивается, что враг не пожалел ни будущих матерей, ни младенцев. В мученических подвигах выявляется иерархия святости: евреи Эллера, согласно описанию двух хронистов, избрали из своей среды пятерых наиболее благочестивых, дабы те убили остальных.
И главное, сам акт мученичества является механизмом сакрализации. Он меняет статус времени с профанного на сакральный: так, день второго погрома в Вормсе (1 сивана) был объявлен постом в рейнских общинах. Меняет он и статус человека. Мученическая смерть – это способ приобщиться к сонму святых и праведных, воссесть в золотом венце у престола Всевышнего рядом с праотцами и великими мудрецами. Подобными перспективами воодушевляли своих товарищей инициаторы коллективных самоубийств. А для людей низшего статуса, исключенных из избранного народа или не полностью включенных в него, мученическая смерть – способ повысить свой статус, вернуться или утвердиться в качестве сына Израилева. Именно так объяснял свой кидуш Га-Шем Ицхак бен Давид Парнас, надеявшийся жертвоприношением детей, матери, дома, синагоги и себя самого искупить грех крещения и «воссоединиться со своими товарищами». С той же целью «пребывать в обществе евреев», стать равноправным членом общины, пусть и в мире ином, приносили себя в жертву прозелиты и другие социально дискриминируемые индивиды. Так, один «праведный гер» уточнял у раввина, каковы его перспективы, если он «зарежет себя, дабы засвидетельствовать единственность Его великого имени». Услышав, что он будет пребывать в обществе евреев вместе «с отцом нашим Авраамом», «благочестивый муж сразу же взял нож и зарезал себя». Другой маргинал, человек незнатного происхождения и сын нееврейки, перед тем как вонзить нож себе в шею, громко крикнул, чтобы услышали все окружающие: «До сих пор вы презирали меня. Теперь смотрите, что я сделаю!»
