Введение
Самые страдающие в Средневековье?
Выдающийся американский медиевист, специалист по испанскому еврейству, Йосеф-Хаим Ерушалми в своей самой тонкой, но самой известной книге «Захор. Еврейская история и еврейская память», отметил удивительный парадокс. Еврейский народ, казалось бы, зацикленный на своей истории, в постбиблейскую эпоху перестал интересоваться современными событиями, воспринимая их лишь как повторение библейских. Соответственно и историописание столетиями не числилось среди приоритетных областей еврейской культуры. Нынешняя же еврейская историография – это дерево без корней, выросшее в эпоху Просвещения под влиянием европейской исторической науки. Тезисы Ерушалми вызвали мощный отклик – одобрение, критику и подъем исследований еврейской коллективной памяти.
Многие еврейские историки воспротивились определению себя как инородного ростка, искусственно привитого на ствол еврейской истории, и отстаивали свою органичную связь с традиционной памятью. В их пользу можно указать, что и немногочисленные средневековые еврейские исторические сочинения, и еврейская научная историография Нового времени уделяли внимание прежде всего двум вещам в истории своего народа: культуре и бедствиям, – хотя рассказывали о них неодинаково и с разными целями. Средневековые авторы описывали культуру, то есть передачу религиозного знания от одного поколения мудрецов к другому, дабы прослеживать так называемую «цепь традиции» и ею подтверждать, что нынешние религиозные законы верны, ибо по цепочке авторитетных законотворцев восходят к Библии, горе Синай и самому Богу. Историки-просветители описывали культурные достижения, желательно секулярные, чтобы показать, что евреи – нормальный народ со своей высокой культурой, а не просто религиозные фанатики и барыги из гетто, изъясняющиеся на плохом немецком. Средневековые историки, рассказывая о погромах и наветах, исходили из того, что гонитель – это всегда извечный враг Израиля Амалек, который рядится в разные одежды, поэтому старые гонения и новые гонения – всё одно и то же, остается только поминать погибших и призывать Бога прислать, наконец, мессию-избавителя. Историки Нового времени показывали, как плохо было евреям в Средние века, в полной варварской жестокости и предрассудков христианской Европе, а сейчас свет разума испепелит остатки тех суеверий, юдофобия сгинет без следа и все будет хорошо.
Уже антисемитизм рубежа XIX–XX веков, а затем и Холокост подорвали этот прогрессистский расчет, но вслед за тем появились авторитетные борцы с виктимизирующим, или, как его называют, «слезливым», подходом к еврейской истории, представляющим ее как череду трагедий: гонений, погромов, изгнаний и т. п. Флагманом этой борьбы был крупнейший в ХХ веке еврейский историк Сало Уиттмайер Барон – полиглот, обладатель трех докторских степеней – по истории, праву и политологии – от Венского университета, одного из лучших в Европе, затем профессор престижного Колумбийского университета и почетный доктор еще десятка американских и европейских университетов. Главным достижением Барона традиционно называют «выход из гетто» на двух уровнях: рассмотрение еврейской истории в широком компаративном контексте истории окружающих обществ и включение иудаики в число университетских дисциплин в США (он стал первым профессором еврейской истории в мире – за пределами Израиля). В своей 18-томной «Социальной и религиозной истории евреев» он сместил фокус с политической истории, в которой евреи на протяжении столетий не преуспевали и в рамках которой привычнее всего рассуждать об их правовой дискриминации, экономической эксплуатации и насильственной географической мобильности, на социоэкономическую и культурную. И брендом Барона стала «антилакримозность» – отказ видеть в гонениях центральное содержание еврейской истории.
После Холокоста еврейский историк не мог, разумеется, приуменьшать объем и значимость страданий еврейского народа. Но Барон стремился показать, что еврейский народ страдал, но в то же время и радовался, чтил Бога, творил, любил, странствовал, плодился и размножался. У Барона не нашлось последователей, которые бы замахнулись вновь на многотомную историю еврейского народа, но что касается антислезливого месседжа – его последователями оказываются чуть ли не все современные еврейские историки.
Евреи в средневековой Европе, безусловно, много страдали – от наветов, дискриминации, физического насилия. Никоим образом не следует об этом забывать или это недооценивать: еврейская историческая память хранит это знание, а историческая наука по возможности его уточняет. В то же время оскорблением памяти как христианской Европы, так и самих евреев было бы видеть в них исключительно жертв фанатичного католического духовенства, алчных монархов, корыстных бюргеров, невежественного и жестокого народа. Несмотря на периодические наветы, погромы и изгнания, большую часть времени все же текла обычная жизнь, которую власти старались регулировать и не допускать эксцессов, и развивались разнообразные отношения с соседями-христианами: повседневные бытовые контакты, экономическое сотрудничество, интеллектуальный диалог, дружеские и интимные связи. За межконфессиональную сегрегацию выступала как церковь, так и раввины, но реальная жизнь вносила свои коррективы.
Нетерпимость, а то и ненависть бывали свойственны обеим общинам. Абсурдно было бы представлять дело так, как значительная часть «слезливой» апологетической еврейской историографии: будто жертвы погромов и наветов, хранившие память о многочисленных аналогичных травмах в предыдущих поколениях, были невозмутимо смиренны и кротки и не лелеяли в своих фантазиях тот или иной сценарий мести. Выдающий отечественный антиковед С.Я. Лурье в своей книге «Антисемитизм в древнем мире» утверждал, что важнейшей особенностью еврейского характера, сложившегося в диаспоре, был отказ от автоматической, «рефлексивной», реакции на нанесенные им обиды. «Инстинкт национального самосохранения приучил их вовсе не реагировать на менее тяжелые обиды, а на более тяжелые реагировать не рефлексом, а разумом… Но с точки зрения античной морали такой способ реагировать на обиду считался недостойным свободного человека. […] Евреи, со своей стороны, эту естественно возникшую черту, не нуждающуюся ни в осуждении, ни в порицании, не преминули возвести в высшую добродетель. Христианский принцип: “ударившему в правую щеку, подставь левую’’ – не что иное, как вышедшая из еврейских недр утрировка этой специфической национальной особенности…» Но средневековые евреи не читали Лурье, да и евангелие читать не должны были (хотя исключения встречались) и, реагируя на нетерпимость нетерпимостью, левую щеку подставлять не торопились – или подставляли, но с совсем иными целями. Принципиальное различие, конечно, состояло в том, что у евреев негативные чувства в адрес христиан находили выражение в устном и письменном слове, у христиан же нередко доходило до дела.
Другая часть ответа на вопрос, самыми ли страдающими в Средневековье были евреи, с акцентом на слове «самые», содержится в медиевистической проблематике – исследовании средневекового христианского мира как «преследующего общества», поначалу, в эпоху варварских королевств и «темных веков», еще толерантного, но к XII столетию ради укрепления собственного единства обозначившего внешних и внутренних врагов и начавшего воспитывать нетерпимость к оным. Помимо евреев в категорию внутренних врагов попадали и еретики, и прокаженные, и гомосексуалы, и иные меньшинства. Даже женщины – меньшинство социологическое, но не количественное – стали испытывать все больше ограничений. Все эти группы позиционировались как враждебные Чужие, что способствовало консолидации христианского общества (консолидации против), а сами их образы, созданные дискурсом власти, были близки и чуть ли не взаимозаменяемы. В реальной жизни все претерпевали правовую дискриминацию и насилие, и если евреи стали косвенной жертвой крестовых походов на Восток, то еретики были прямой мишенью крестовых походов внутри Европы. Трудно посчитать число глотков, но чаши страданий хватило на многих.
