машин резко прерывает разговор в каюте, как будто этот обычный ритм был ритуальным сопровождением, придававшим силу и размах их мыслям и аргументам. Теперь они молчали, совсем онемев, и прислушивались к плеску волн, ударявшихся о корпус судна, к топоту шагов по палубе и долгому скольжению тяжелых цепей. Уже минула полночь, когда отперли двери каюты, и когда три человека покинули свое место пребывания, полное окурков и рыбьих костей.
Наручники
Витебск-Орджоникидзе бросил якорь в открытом море, в девяти милях от Ленинграда. Вскоре от снопа далеких огней на берегу один начинает отделяться, а ветер приносит предшествующий катеру, приближающегося к кораблю, шум мощных моторов. Три человека в форме, один в звании капитана и двое без знаков различия, подходят к Версхойлу и нацеливают на него свои револьверы. Версхойл поднимает руки. Они его обыскивают, затем завязывают вокруг пояса веревку. Версхойл послушно спускается по веревочному трапу и занимает место в моторном катере, где его приковывают наручниками к медной спинке сиденья. Он смотрел на призрачный силуэт корабля, освещенного снопом света прожектора. Он видел, как по веревочному трапу спускают, связанными вокруг пояса, и обоих его попутчиков. Вскоре все трое сидят рядом друг с другом, прикованные наручниками к стойке сиденья.
Справедливый приговор
Так или иначе, истинный исход той битвы слов и аргументов, которую вели на протяжении шести дней ирландец Гульд Версхойл и два его попутчика, останется тайной для исследователей современных идей. Как останется тайной, весьма интересной психологически и юридически, возможно ли, чтобы человек, под давлением страха и отчаяния, был в состоянии отточить силу своих аргументов и своего опыта настолько, чтобы без принуждения извне, без применения силы или пыток, поколебать в сознании двух других человек все то, что в них вбивалось в течение долгих лет, воспитанием, чтением, привычкой и дрессурой. Может быть, поэтому и не следует считать совершено произвольным решение судейской коллегии, которая, по соображениям некой высшей справедливости, вынесла строгий приговор (восемь лет тюрьмы) каждому из трех участников долгой игры убеждения. Потому что, даже если мы и поверим, что тем двоим (Вячеслав Измайлович Жамойда и Константин Михайлович Шадров, так их звали) удалось в тяжелой и изнурительной идеологической полемике поколебать известные сомнения, появлявшиеся в голове республиканца Версхойла (сомнения, которые могли иметь далеко идущие последствия), имелось еще и совершенно оправданное опасение, что и они сами при этом подверглись губительному влиянию известных контраргументов: из немилосердной битвы равноправных противников, как из кровавого петушиного боя, никто не выходит без травм, невзирая на то, кому достанется суетная слава победителя.[4]
Финал
Следы тех двоих, что сопровождали Версхойла, теряются в Мурманске, на побережье Баренцева моря, где одно время, страшной зимой 1942-го, они лежали в одном отделении лагерной больницы, полуслепые и изнуренные цингой: у них выпали зубы, и были они похожи на стариков.
Гульд Версхойл был убит в 1945-м, в Караганде, после неудачной попытки побега. Его замерзший голый труп, связанный проволокой, вниз головой, был выставлен на обозрение перед воротами лагеря, в назидание тем, кто мечтал о невозможном.
Post scriptum
В мемориальной книге под названием Ireland to Spain, изданной Дублинской федерацией ветеранов, имя Гульда Версхойла ошибочно включено в список примерно ста ирландских интербригадовцев, павших в битве при Брунете. Так Версхойл снискал дурную славу, когда его объявили мертвым примерно за восемь лет до его реальной смерти. Известная битва при Брунете, в которой храбро сражался батальон имени Линкольна, произошла в ночь с восьмого на девятое июля 1937 года.
Механические львы
Hommage à Andre Gide
Человечище
Единственный исторический персонаж в этом рассказе, Эдуар Эррио, лидер партии французских радикалов, председатель комиссии по иностранным делам, мэр Лиона, депутат парламента, музыковед и т. д., займет здесь, возможно, недостаточно значительное место. Не потому, мы скажем об этом сразу, что он менее важен для течения самого рассказа, по сравнению с другой личностью, которая здесь появляется, не исторической, но и не менее реальной, а потому что просто об исторических личностях имеются и другие документы. Не будем забывать: Эдуар Эррио и сам был писателем и мемуаристом,[5] выдающимся политиком, биографию которого можно найти в любой мало-мальски приличной энциклопедии.
Одно из свидетельств дает такое описание Эррио: «Крупный, сильный, широкоплечий, голова угловатая, покрытая густыми жесткими волосами, с лицом, как будто вытесанным большим садовым ножом и рассеченным короткими густыми усами, этот человек оставлял впечатление большой силы. Его голос, прекрасный сам по себе, приспособлен к тончайшим нюансам и модулированным акцентам, легко доминировал над любым шумом. Он умел им мастерски владеть, как мастерски умел владеть и выражением своего лица». То же свидетельство дает следующее описание его характера: «Это был настоящий спектакль — наблюдать, как он, стоя на трибуне, переходит с серьезного на шуточный тон, от доверительного тона к чеканному провозглашению какого-нибудь принципа. А если появляется кто-то, кто ему возражает, он принимает этот маленький вызов, и пока тот, другой, обосновывает свою позицию, по лицу Эдуара Эррио разливается широкая улыбка — ранний признак сокрушительного замечания, которое, едва прозвучав, вызывает бурю аплодисментов и смех, к смущению собеседника, попавшегося в западню. Правда, эта улыбка исчезала, если критика высказывалась оскорбительным тоном. Такие атаки приводили его в бешенство и вызывали у него жестокую реакцию, и, тем более, что он всегда был настороже, — уязвимость, которую многие считали тщеславием».[6]
Тот второй
О втором важном персонаже этого рассказа, А.Л. Челюстникове, нам достоверно известно только то, что ему было около сорока лет, он был высокого роста, немного сутулился, со светлыми волосами, что он был болтлив, хвастлив и любитель женщин, и незадолго до описываемых событий был редактором украинской газеты Новая заря. Он был отличным игроком в покер и «очко», и умел играть на гармошке польки и частушки. Прочие свидетельства о нем настолько противоречивы, что, может быть, поэтому и неважны. Но я их фиксирую, хотя некоторые источники вызывают оправданные сомнения: что он был политическим комиссаром на гражданской войне в Испании, и что проявил героизм, сражаясь в составе кавалерийского полка под Барселоной; что однажды ночью занимался любовью с двумя санитарками, при этом с высокой малярийной температурой; что какого-то ирландца, заподозренного в саботаже, обманом доставил на советское грузовое судно Орджоникидзе, под предлогом, что надо отремонтировать радиопередатчик; что (к тому же) был лично знаком с Орджоникидзе; что три года был любовником жены одного очень-очень известного человека (и что именно поэтому попал в лагерь); что в школьной любительской труппе в
