Анkа Троицкая
Может, Случай Нам…
— Привет! — радостный мужской голос встречает кого-то.
Играют музыканты в метро.
Я все еще в задумчивости от утреннего потрясения. И музыка, и голос для меня по-прежнему находятся на заднем плане главной мысли. За ее пределами много чего происходит… Кто-то кого-то встречает, кто-то музицирует, кто-то спешит по своим делам. А у меня их нет. Нет больше у меня срочных дел. Все!
— Привет, говорю!
Я поднимаю глаза на мужчину, стоящего передо мной.
— Это вы мне?
— Тебе. Не узнала?
Я поднимаю руку к челке и опускаю очки на нос. Теперь мне видны улыбка в бороде и две искры в веселых глазах. Это в них отражаются лампы метрополитена. Ничего знакомого я в этом лице не вижу.
— Нет.
— Неужели я так изменился? Время бывает безжалостно, хотя ты, Кирка, даже похорошела.
Меня действительно зовут Кирой. Я опять пристально вглядываюсь в приятное, но совершенно чужое лицо. Подъезжает мой поезд, ну ничего… один пропущу. Мне спешить некуда.
— Может быть. Как вас зовут?
— А мы всегда были на ты. Сашка я… Как ты могла забыть? Универ? Нашу столовку? Общагу на Южной? Город Томск?
Господи… да как я могу забыть? Особенно, общагу. Только Сашек там было столько… По десятку на этаже. А также Серег, Витьков и Юрок…
— А фамилия? — спрашиваю я и тут же жалею об этом. С фамилиями дело-то еще хуже. Мы же не по фамилиям друг друга знали. Разве что сокурсников… или даже согруппников.
— Серых.
Так и есть. Ни о чем мне эта фамилия не говорит. Хотя…
— Не с моего курса?
— И даже не с факультета. Мы физики, на первых двух этажах жили. Кир, ты разыгрываешь меня?
Я напрягаюсь, но безрезультатно. Голова все еще плохо работает.
— Простите.
— Ну ты даешь, Кирза… Неужели я так хреново целовался, что не отпечатался в памяти навеки?
Он уже не улыбается, а наоборот, хмурится. Однако глаза остаются веселыми. Тут вдруг что-то знакомое мелькает перед заляпанными очками, и я говорю.
— А ну-ка, поверните голову… Да-да. Вот так. И вниз посмотрите.
Так и есть. Таким я его увидела в первый раз, когда он сидел в «Научке» и серьезно изучал какие-то цифры в книжке. Моя подруга Галка в тот момент нашептывала мне про красавца, сидевшего рядом с ним. Помню, она была влюблена, но добром их роман не кончился. Они с Игорем развелись сразу после распределения. А в тот вечер мы ходили в кино вчетвером. Этот Саша мне показался мрачным и совсем неинтересным, зато у него был магнитофон, и он у себя в комнате играл Высоцкого, «Воскресенье» и «Машину»… А мы с Галкой ходили слушать. Мы действительно целовались… Много раз. Молча, жадно, и каждый раз разбегались в самый интересный момент. Иногда мне хотелось продолжения. А иногда появлялась безмерная радость и гордость от того, что мы что-то контролируем, что мы остаемся хозяевами положения и не увязаем, как это делают прочие… С другими у меня потом так не получалось.
Музыканты заканчивают какой-то веселый маршик и берут минуту отдыха. У меня даже тоска куда-то ушла.
— Я помню, — говорю я, — наши встречи. И тебя теперь помню. Я не помню, как и почему все закончилось.
У Саши лицо снова светлеет.
— У тебя есть время?
Тоска тут же разворачивается на ходу и бегом возвращается ко мне. Нет у меня времени. Но вслух я говорю.
— Как раз сегодня я свободна.
— Тогда по кофейку? Повспоминаем?
— Пожалуй.
Оркестр где-то наверху играет «После дождичка», конкурируя с грохотом подземных поездов и голосом, их объявляющим. Такова уж природа метро. Люди в них долго не застаиваются и не засиживаются на станциях. Сквозь них толпа, как неостановимый поток, течет, вытекает, бурлит и шумит. А мы с Сашкой Серых дуем в картонные стаканчики у желтой колонны с темными разводами. Стоим, как островок посреди реки. Мы выпили почти половину, когда он наконец опять заговорил.
— Я был два раза женат. А ты?
— Один с половиной.
— Это как?
— Первый брак закончился разводом, а второй — расторжением помолвки… Если так это назвать. Алеша разбился за два месяца до свадьбы.
— Понятно. Соболезную. Вот ведь…
— Дети есть? — перебиваю я его.
— И внуки тоже. Двое. Скоро в школу пойдут. А у тебя?
— Пока внуков нет. Сын не торопится… Хотя гуляют они с Людочкой уже третий год.
— Жаль. Как бы у него не вышло… как у нас.
— А что вышло-то? Ты просто в один прекрасный день взял и исчез. Мне Игорек твой сказал, что ты заочно заканчивал.
Саша помолчал и глубоко вздохнул, шумно выдыхая, как перед погружением.
— Я не мог больше встречаться с тобой. Хотел и не мог. Сам себе не позволил. Генку Патлатого помнишь, что в нашей комнате жил?
— Чернявенький такой… На гитаре играл.
— Вот-вот. А помнишь, что я выпивать не любил… и не умел. А тогда… я даже день запомнил — 28 апреля. Я после Генкиной днюхи с какой-то голой проснулся… Думаю: что за фигня? Имени ее я так и не спросил, — заканчивает Серых, опускает глаза и допивает кофе.
Странно. Прошло больше тридцати лет, а где-то очень глубоко… на самом дне бабьего нутра я чувствую горький укол. Однако он быстро затягивается и забывается при мысли о том, какие мы все были дураки, взрослыми себя возомнили и крутыми… Глупости делали одну за другой.
— А если бы я простила? Почему не рассказал?
Саша поднимает на меня взгляд, в котором стыд и грусть заливает насмешка.
— Вот сама и скажи… простила бы?
Я вынуждена согласиться с очевидным.
— Нет. По крайней мере, тогда.
— Вот так-то. А ведь я тебя очень сильно любил. Очень боялся, что роман закрутим и все испортим. Мозгов не хватит… А все равно испортил. Любовь — штука для взрослых.
Саша бросает стаканчик в урну, засовывает руки в карманы куртки и открыто смотрит мне в лицо. Я ловлю себя на том, что вот так же разглядываю и его. Он мог тогда все скрыть, я бы ничего не узнала… Или все могло бы закончиться грязно. Генка или та безымянная «фигня» могли рассказать кому-то. Все бы вылезло, и тогда что? Тогда я бы точно вспомнила его при сегодняшней встрече, но кофе мы бы не пили.
— Я теперь все помню, — говорю я, — что скучала сильно, даже пыталась найти. Думаю,
