тетка Василисы Аркадьевны. Правда, она была глуховата и не всегда понимала, о чем идет речь, но никогда нельзя было заранее определить, слышит она или не слышит.
На Лизоньку исчезновение отца чрезвычайного впечатления не произвело. Не потому, что она его не любила – безусловно, любила. Но больше жалела и не понимала, почему маменька его так тиранит. Так что она считала, для него всё сложилось даже и не плохо. Жалко только, что уехал он на войну, но ведь он там уже был, и ничего страшного не случилось.
Несмотря на предупреждение Бергмана и на все перипетии последних дней, Глеб никак не мог выкинуть из головы Агашку. Наоборот, со временем он стал даже больше ценить её уникальность, её восприимчивость к литературе, её красоту. Кто мог совершить это чёрное дело? Соображения управляющего про отъезд Павла Гавриловича домой в тот вечер, Глебу показались убедительными. Пришлось с ним согласиться, что с трудом можно представить себе не пришедшего в себя после похмелья соседа, вылезающего из коляски на полпути.
Время совершения убийства доподлинно определено – вечер и ночь перед обнаружением трупа в рыболовных сетях. Посторонним и местным крепостным крестьянам вход на территорию усадьбы был заказан. Металлическая ограда и сторожа на въездных воротах. Конечно, были еще калитки, но на ночь их запирали и выпускали собак. Свободный доступ был только со стороны реки. Дворовым ночью тоже не разрешалось бродить по усадьбе, но тут строгого контроля не было (по крайней мере, раньше). Значит, что? Убил кто-то из своих. Мотив? Тут все непросто.
Самым правдоподобным мотивом в случае с Агашкой могло стать именно то, на что намекал Бергман. Она видела что-то, чего видеть не следовало. Но что именно, попробуй, угадай. Никаких происшествий в усадьбе последнее время не было – ни воровства, ни драк, ни тем более чего посерьёзней. Да, и потом, нрав Агашки всем был известен, никогда она никому не рассказала бы чужие секреты. Именно поэтому все стыдные тайны дворни можно отбросить.
Неужели Бергман прав и в том, что убивают не по причине, а потому что натура порочная. Если выбирать подозреваемого из дворовых по этому признаку, то самый подходящий на эту роль Аполлоний. К тому же, он единственный из дворни свободен в своих передвижениях. А, уж, насчет порочности натуры, так это воистину. Сколько от него дворовые натерпелись! То заставит горничную поцеловать свой сапог, да этим же сапогом ее в лицо и ткнет. То в жару выстроит мужиков и баб на солнце, не позволяя ни присесть, ни отойти, а сам в тенечке с кресла наблюдает, наслаждается. До тех пор, пока не начнут в обморок падать. Жаловаться на него было равносильно смерти, барыня строго запрещала.
Хотя для Аполлония не требовалось особого мотива, он был садист по натуре, мог убить просто потому, что Агашка подвернулась ему в неподходящий момент, но и тут причина всё же могла быть. Более того, Глеб предполагал, что Василиса Аркадьевна что-то знает и тоже считает его убийцей. Иначе, почему она так быстро назначила виноватым Гешку? Хотела прикрыть Аполлония. Но понимал он, что обвинять фаворита опасно. Только если улики будут настолько убедительными, что можно будет их представить не только барыне, но и местному дворянскому обществу. Пока решил осторожно понаблюдать за Аполлонием.
* *
Для начала Глеб расширил художественные занятия с Лизонькой и включил в уроки помимо рисунка преподавание живописи. Барышня восприняла это новшество восторженно. Удивительно, она довольно скоро впервые начала показывать впечатляющие результаты, ее натюрморты радовали глаз. Тогда Глеб перенес занятия на пленэр, чтобы приступить к пейзажам. Их надзирательница, видимо, посчитала, что нет нужды следить за молодыми людьми, когда они находятся у всех на виду, и за ними не последовала. Что их очень порадовало.
Глеб установил мольберты в месте, откуда хорошо просматривались большой дом и вся усадьба, а также можно было отслеживать все передвижения Аполлония. За пару дней он изучил его маршруты и понял, что, увы, это ничего нового для расследования не принесло. Нужно попробовать проследить его в доме.
Предлог для того, чтобы покинуть на некоторое время свою ученицу, искать не пришлось. Она была так увлечена работой, что, вероятно, даже не заметила его отсутствия.
Большой дом был действительно большим, настоящий дворец. Глеб вступил в приятный после жары сумрак парадного входа и вышел к широкой лестнице в фойе. Где тут искать Аполлония? Осторожно ступая, он наугад поднялся по лестнице на второй этаж, где ему послышались приглушенные звуки голосов, и вошел в анфиладу роскошных жилых покоев. В первой комнате никого не было. Голоса затихли, перешли в невнятные бормотания, но как-то стало понятно, что они совсем рядом. Дверь в следующую комнату была приоткрыта, Глеб укрылся дверной портьерой и украдкой заглянул туда.
И тут же отшатнулся, неимоверными усилиями сдерживая вскрик. На ковре на карачках стояла абсолютно голая барыня, а тоже голый Аполлоний уделывал её сзади как кобель сучку, его тощая задница неистово вращалась во всех направлениях. В руках он держал тонкую плетку, которой хлестал барыню по бокам. Глеб почувствовал такое отвращение и к ним, и прежде всего к себе, что, уже не скрываясь, почти бегом, бросился на свежий воздух.
Нарасследовался! Так вот, какова позорная тайна! Вот чего увидела Агашка, чего не следовало! И из-за этих пошлых извращенцев погибла чудесная девчушка. Он не может больше оставаться в этом доме.
Не найтя в себе силы подойти к Лизоньке, Глеб быстрым шагом решительно направился по липовой аллее к воротам, ни о чем не думая, как только оказаться подальше отсюда.
– Глеб Александрович! Глеб Александрович!
Кое-как одетый Аполлоний бежал за ним вслед, нелепо раскидывая ноги и размахивая руками, призывая остановиться.
Глеб остановился, с презрением глядя на Аполлония. Тот, запыхавшись, притормозил около него.
– Как ты смел? – гневно воскликнул Глеб: – Это ты превратил в ад жизнь Петра Егоровича, достойнейшего человека! Из-за тебя он уехал на войну, где постоянно подвергается смертельной опасности. Это на твоей совести убийство Агашки, ты её убил. Ты каналья… Тебя повесить мало…
Глебу невольно пришлось убавить пафос, потому что Аполлоний… смеялся.
Из-за своего нервического смеха он задыхался и не мог произнести ничего членораздельного. Любая попытка что-то высказать вызывала у него новый приступ смеха.
– Глеб Александрович! – проговорил он, наконец, почти ласково: – Какой же вы еще ребенок.
Глеб почувствовал себе настолько оскорбленным, что рука дернулась помимо его желания и влепила Аполлонию звонкую пощечину прямо по усмехающейся роже.
Смех сразу оборвался, и Аполлоний прошипел:
