день Глебу пришлось с ним встретиться, и он подумал с сожалением, что все-таки барин заметно сдает, обрюзг, стал небрежно одеваться, ходит какой-то пришибленный. Последний раз Глеб видел его оживленным только, когда приезжал Зарубин.
В центре стола красовался штоф с бордовой наливкой, рядом два хрустальных фужерчика. Петр Егорович, по-видимому, собирался уходить, но приход Глеба его задержал. Неожиданное присутствие барина так смутило Глеба, что он не решился сразу высказаться о смерти поварёнка, вместо этого, злясь на себе, он только выдавил:
– Я сейчас видел Ибрагима, он сидит на земле, не двигается, ни на что не реагирует. Что с ним такое?
– Наш полковой врач говорил, это такое редкое нервное заболевание, он может впадать в ступор дня на два, – пояснил Петр Егорович.
– Я слышал, горцы могут вгонять себя в подобное состояние при помощи неких трав, – вмешался Бергман.
– Ах, бросьте. Никаких трав у него нет. Именно во время такого припадка мне и удалось его захватить, иначе шустрого чертёнка было не взять.
– А какова природа этого заболевания? – заинтересовался управляющий.
– Причину врач определить затруднился, нужно просто дождаться, когда проснется. Он уже второй день так сидит. Пойду, однако, посмотрю.
И Пётр Егорович с облегчением попрощался. Всем своим видом он демонстрировал такое отсутствие желания продолжать разговор, что Глеб даже заподозрил, что он уже от кого-то знает про смерть Гешки. Может быть, его денщик Яша успел добежать до барина, пока Глеб шел кружной дорогой. Одно ясно, Петр Егорович не хочет об этом говорить.
Получается, что Ибрагим никак не мог вчера вечером убить Агашку. Глеб видел её живой после полудня. В это время несчастный абрек уже сидел чисто истукан под дубом. Никто бы не смог притвором впасть в подобное состояние, Глеб видел его застывшие черные глаза и чувствовал одеревенелость тела. Выйдет ли он живым из ступора?
Но Бергману разговора не избежать.
– Эрих Генрихович! Гешка умер. Умер мучительной смертью, его высекли солеными розгами.
Бергман нахмурился.
– Вот, сволочной народ! Да, я приказал его высечь, чтобы дознаться насчет убийства Агашки. Но чтобы с солью! Нет. Мы же цивилизованные люди.
– Зачем его вообще было сечь?
– Как это – зачем? А вы думаете, что он добровольно сознается? А так он сразу признался, убийца. И нечего его жалеть.
– Я узнал, что Гешки вчера в усадьбе не было весь день, а когда приехал, сразу лег спать. Он не мог убить.
– Был – не был, кто может твердо сказать. Раз сам признался, значит был.
– Но зачем ему?
Бергман стал заметно злиться.
– Убивают, не потому что причина есть, а потому что натура преступная.
Почему это у поваренка оказалась преступная натура, было очевидно. Потому, что так решила Василиса Аркадьевна. Проклятый подхалим!
А Эрих Генрихович тем временем продолжал:
– Если мы начнем обвинять тех, у кого могла быть причина, то этак мы далеко зайдем. Вот, к примеру, могла Агашка видеть кого не следует в поле над рекой? И стать опасной свидетельницей, от которой необходимо избавиться.
Глеб пришлось отвернуться, чтобы скрыть внезапно вспыхнувшие щеки. Неужели его свидание с Лизонькой не было тайной для Бергмана! Но может быть, это высказывание не имеет к Глебу никакого отношения? Имеет – имеет, зря он себя успокаивает, поле над рекой ниже по течению от того места, где нашли Агашку. Там ее точно не могли скинуть в воду. Так зачем тогда Бергман упомянул про поле? От греха, пока управляющий говорит уклончиво, надо поскорей увести разговор в сторону.
– А что, насчет Павла Гавриловича? Знаете, ведь, что он хотел заполучить Агашку!
– Глеб Александрович, я понимаю, что вам, как будущему юристу интересно поломать голову над загадкой. Только прошу вас помнить, что вы говорите о родственнике барыни. Кроме того, я могу вас уверить, что Павел Гаврилович после полудня спал. Они отобедали вдвоем с Петром Егоровичем, выпили хорошо, было жарко, разморило. Вот, он и уснул прямо на диване. Проснулся поздно, велел подать квасу и стал собираться домой. Я сам провожал его и могу сказать, что, садясь в экипаж, он продолжал клевать носом. Уверен, что останавливаться в пути для того, чтобы убить Агашку, он не предполагал. Не вижу смысла вам продолжать эти расследования, все уже полностью выяснено. А если вдруг Василиса Аркадьевна спросит вас, каково ваше мнение, не советую отступать от моей версии.
Тон Бергмана уже приобрел оттенок прямой угрозы. Глебу это чрезвычайно не понравилось, но что поделаешь. Никакой другой разумной версии он пока предложить не мог.
• * *
Прошли три дня, и новое потрясение полностью затмило несчастное происшествие с Агашкой. Началось все с того, что Пётр Егорович не вышел к обеду, хотя Василиса Аркадьевна за ним посылала. У себя его не было, не было и в парке, где он любил прогуливаться, ни у реки, ни в конюшне. Волнение нарастало, пошли пересуды. Вспомнили, что никто не видел барина с самого утра. Немного успокоились, было, узнав, что его денщика Яшки и одного из кучеров тоже нет. Ну, там, может куда отъехали вместе, не предупредив. Странно, правда, что конюхи их не видели. Что за тайны?
Разъяснилось всё только к вечеру, когда вернулся кучер и привез барыне письмо. О его содержании Глеб узнал от Лизоньки на следующий день. Что Пётр Егорович добровольно прервал свой бессрочный отпуск и отбыл на Кавказ, где царская армия вела военные действия. Причем, подготовку он провел в полной тайне от всех, в том числе и главным образом от Василисы Аркадьевны.
Несколько дней барыня не показывалась. Можно представить, каким это стало для нее ударом. Как! Вполне подконтрольный муж сбежал тайно, как из плена! С другой стороны, а как еще он мог сбежать? Вряд ли у него хватило бы сил напрямую с ней объясниться. Ничего бы у него тогда не получилось. Разного калибра они люди.
Гнев барыни заочно обрушился по большей части на ротмистра Зарубина, навестившего своего полковника (Петр Егорович служил в этом звании) во время ее отсутствия и указавшему ему путь к свободе. Она даже велела Бергману написать Зарубину с тем, чтобы навсегда отказать тому от дома.
Однако, когда Василиса Аркадьевна, наконец, вышла из своих покоев, то была как всегда безукоризненно одета и вполне уверена в себе. Кучера, привезшего письмо, за то, что вовремя не доложил, посадили в подвал на цепь без еды и питья до особого распоряжения. А порядки в усадьбе, и без того строгие, ужесточились. В частности, на уроках с Лизонькой теперь постоянно присутствовала старая
