голове. Вытащив с заднего сиденья треногу, он побежал ко входу в галерею. Охранник в черном костюме забубнил что-то по-немецки, но Малик сунул ему под нос приглашение, и верзила, удовлетворенно кивнув, открыл перед ним дверь. За три дня пребывания в Берлине Малик неплохо усвоил, что, даже не зная языка, с немцами вполне можно договориться. Достаточно просто показать нужный документ.
Порядок, дружище. Ordnung.
Им не нужно ничего, кроме пресловутого порядка.
Гюнтера Мерка Малик знал уже восемь лет. За это время Мерк из организатора подпольных выставок превратился в видного коллекционера и знатока живописи, пересел с «Фольксвагена» на «Ламборгини» и сменил трех жен. Не изменилось лишь одно: Мерк оставался таким же влюбленным в искусство идеалистом и искателем, каким Малик его впервые увидел.
— Давно не виделись, старик, — Малик пожал протянутую руку.
— Непростительно давно для таких преданных друзей.
— Выпьем после закрытия?
— Если к тому времени я еще буду стоять на ногах, — усмехнулся Мерк. — Администратор этого зала совершенно не умеет выбирать шампанское. Бьет по мозгам почище шнапса.
— Оценим. Ты всегда был довольно слаб по части выпивки.
— Да, твоя правда.
Они прошли длинным темным коридором. Светильники, выполненные в виде факелов, выхватывали из мрака странные ломаные узоры на стенах. Под ногами убаюкивающе шуршал кроваво-красный ковер.
— Ну и атмосферку ты здесь навел!
— Это, так сказать, прелюдия, — пояснил Мерк. — Сами картины, они… Черт, как бы тебе пояснить? Значительно более экстравагантны, чем всё, что ты видел.
— Разве можно переплюнуть прошлогоднюю дамочку, рисующую иконы менструальной кровью?
— Забудь о ней. Она просто дура, помешавшаяся на феминизме. Дед, написавший то, что ждет тебя в зале, настоящий гений. Тоже псих, но гений. Такая экспрессия, такие цвета!
— Дед?
— Замечательная личность. Пережил Освенцим, после войны продал всё, чем от него откупилось государство, и исчез. Я нашел его в Венесуэле, на какой-то задрипанной вилле. Весь чердак был уставлен картинами, и все, как одна, — шедевры. Еще месяца три я уговаривал его дать разрешение на выставку. Успешно, как видишь.
— Сам он здесь? Интервью всегда покупают лучше, чем простой репортаж.
— А как же, — оскорбился Мерк. — Ждет тебя.
— Но сначала я должен ознакомиться с картинами. Он подождет еще немного?
— Старость обычно подразумевает ожидание, — философски заметил коллекционер. — Выставка к твоему полному распоряжению. Не налегай на шампанское.
С этими словами Мерк отворил перед Маликом дверь, и она вывела друзей в гигантский выставочный зал. Света здесь было не больше, чем в коридоре: яркими пятнами выглядели лишь лампы, направленные на многочисленные картины. Гости в костюмах и дамы в длинных вечерних туалетах скользили среди полотен изысканными красно-черными тенями, и Малик ощутил неловкость за свой мешковатый свитер, старые джинсы и даже за фотоаппарат, болтавшийся на груди. Всё это смотрелось здесь чужеродно и нелепо. Но одеваться по-другому Малик не привык.
Первое впечатление — самое правильное, дружище. За кого тебя примут в этом королевском зале? Как и положено — за свободолюбивого журналиста? Или за давнишнего друга, которого не забыли из одной лишь жалости, очередную прихоть Гюнтера Мерка?
— Оставляю тебя, — слегка виновато сказал Мерк. — Увидимся позднее. Если не найдешь меня, иди сразу к старику. Он ждет в комнате администратора.
— Заметано, — Малик прислонил к уху большой палец. — Не забудь позвонить, когда освободишься.
— Так точно, сэр! — шутливо отдал честь коллекционер.
Малик поставил в угол треногу и подошел к первому полотну. Заключенное в лишенную украшений раму, оно являло собой дикое смешение желтых, оранжевых и красных всполохов. «Без названия. 1949 г.», — прочитал журналист. Ничего гениального.
Он перешел к следующей картине, которая являла собой практически точную копию первой. «Без названия. 1949 г.»
Следующая. Все те же огненные штрихи. «Без названия. 1949 г.»
— Что за дерьмо? — вполголоса пробормотал Малик.
Он вернулся к предыдущей картине, затем к первой и попытался найти между ними различия. Кроме нескольких мазков, ничего. Тогда Малик пошел дальше. Следующие пять полотен оказались все так же похожи на первые три, а дата создания сдвинулась на один год. 1950. Ровно сорок лет назад.
Творений гения журналист по-прежнему не видел, но не мог же Гюнтер Мерк так жестоко поиздеваться над своими гостями и представить их вниманию кучу работ спятившего старика, научившегося раз за разом повторять одни и те же незамысловатые узоры? Малик быстрым шагом миновал картины 1950, 1951 и 1952 годов, которые все так же пестрили широкими огненными штрихами, и… замер.
Раздался звон бьющегося бокала. Вздрогнув, Малик обернулся на звук. В другом конце зала на полу лежала женщина. Потеряла сознание? Журналист хотел было броситься к упавшей в обморок, но тут его взгляд зацепился за картину.
Психоделические всполохи никуда не исчезли, но теперь среди них отчетливо виднелись черные фигуры, напоминавшие буквы какого-то дьявольского алфавита. Забыв про женщину, Малик принялся изучать полотно. Шедевром здесь по-прежнему не пахло, но новые элементы определенно прибавляли художнику вистов. Облеченные в пламя фигуры смотрелись одновременно и тревожно, и интригующе. Журналист поймал себя на мысли, что хочет посмотреть, как этот мотив разовьется в дальнейшем. Он посмотрел на год создания полотна. 1953.
Чем дальше он шел, тем больше начинал убеждаться в правоте Мерка. С каждым новым полотном художник привносил в свой неизменный сюжет все больше и больше подробностей. Черные фигуры приняли очертания мечущихся в огне людей. Обнаженные, лишенные волос, они тянули тощие руки к безжалостным рыжим небесам, разевали в воплях агонии неестественно широкие рты, корчились и извивались.
Словно клубок червей.
Поравнявшись возле одной из картин с пожилой парой, Малик заметил, что лоб мужчины покрыт испариной, а женщина дрожит.
— Вам нехорошо?
— Ich verstehe Sie nicht.[1]
— Проклятье, — буркнул Малик. — Слушайте, вам плохо? Вам нужно выйти. Out. Понимаете?
Немец поднял руки, показывая, что по-прежнему не улавливает суть слов Малика. Его жена попыталась улыбнуться, но улыбка вышла настолько вымученной и слабой, что журналист понял: несчастная близка к тому, чтобы тоже хлопнуться в обморок.
Малик ткнул пальцем в сторону выхода, затем провел рукой по лбу. Мужчина повторил его жест и с удивлением уставился на капельки влаги, оставшиеся на ладони.
— Danke.
Проводив пару до дверей, Малик поднял свою треногу, установил фотоаппарат и сделал несколько снимков. Две картины — ту, у которой упала женщина и ту, которая стала последней каплей для перепуганной четы, он запечатлел по три раза — с разных ракурсов. Наконец, удовлетворившись количеством снимков, он приступил к осмотру последней четверти работ безумного художника.
Все они по-прежнему не носили названий, а даты создания перевалили за 1980 год. За спинами изломанных в дьявольском танце
