всегда готов тебе помочь. Ты же знаешь.
Я не выдерживаю и громко хмыкаю.
— Странно слышать это от человека, который самоликвидировался из моей жизни.
Вычеркнул.
Отец вздергивает брови.
— По-моему, это ты не горел желанием общаться. На звонки через раз отвечаешь, ни на один праздник не приехал, юбилей бренда тоже проигнорировал.
Эйфория от признания Марго стремительно утекает, как песок в часах. Боль и обида больно жгут в груди.
— А зачем мне лишний раз мозолить тебе глаза, пап? Это же я виноват, что Геля погибла… — голос резко садится, и я захожусь кашлем.
Отец придвигает ко мне высокий стакан с пузырящейся минералкой. Делаю жадный глоток и с трудом поднимаю на него глаза. Выражение его лица что-то ломает во мне.
— Я никогда не винил тебя. И Наташа тоже. Откуда такие мысли, Влад? — Его голос звучит ровно, но я чувствую, что эта тема тоже причиняет ему боль. Просто в силу профессии он научился держать лицо. — Та трагедия нас изменила. Мы не могли больше быть вместе: напоминали друг другу о том, что случилось. Каждый из нас винил себя.
— А я?
— А ты был подростком, Влад, и у тебя случился нервный срыв. Я боялся тогда сказать что-то не так и спровоцировать обострение. Я ведь не специалист. Не умею говорить. Я считал, что мои поступки говорят сами за себя: учеба за границей, покупка квартиры, отдых, машина. Мы с Наташей всегда хотели дать вам все самое лучшее.
Сжимаю кулаки под столом.
— Я думал, ты откупаешься от меня.
Отец хмыкает так же, как я только что.
— Это не так. Давай теперь к делу. Что ты хотел?
— Мне нужно что-то на Павлова.
Отец встает и убирает руки в карманы брюк.
— Что-то — это что?
— Что-то, чем я смогу прижать его.
— Что у вас с ним случилось, Влад?
— Я могу не отвечать на этот вопрос?
Отец подходит к панорамному окну.
— Ты же знаешь отца Павлова? Он мстительный, как черт. Мне бы не хотелось иметь такого врага. Мы с ним пять лет назад с трудом договорились: он шумихи не хотел.
— До этого не дойдет.
Отец вздыхает и снова садится за стол.
— Я буду надеяться на твое благоразумие, Влад. Андрей пришлет тебе сегодня всю информацию… всю необходимую информацию. Я позабочусь об этом.
— Спасибо. — Я поднимаюсь.
— Я люблю тебя, сын. Ты всегда можешь на меня положиться.
Я замираю. Наши взгляды пересекаются. Мне больно от мысли, что мы закрылись, расползлись по своим норам, чтобы в одиночестве пережить нашу общую потерю.
— У меня теперь есть девушка. Ее зовут Маргарита.
Он улыбается, совсем как в наше счастливое время, и снова откидывается на спинку кресла.
— Познакомишь?
Я киваю, ощущая облегчение и еще что-то, чему не могу найти объяснение.
— А еще, летом я поеду к маме в Гамбург. — Кто-то ведь должен сделать первый шаг. Я хочу быть уверенным, что сделал все, что от меня зависело. Ожидаю его возражений, но отец не спорит.
— Денег не дам. Пусть ее Ганц заграничный спонсирует.
— Пока, пап, — улыбаюсь и выхожу из кабинета.
Я обязательно приеду к отцу вместе с Марго. И на Новый год приеду. И на Рождество.
Вечером мне приходит письмо с файлом от папиного начальника безопасности. Я листаю документ, пока не натыкаюсь на факт, который кажется мне любопытным.
Так, у Марго есть время до завтра, чтобы бросить меня. Но зачем откладывать до завтра? Прямо сейчас прокачусь к Павлову.
39
После возвращения Павлов поселился в гостинице, что еще раз подтверждает мою версию — отчий дом ему не мил.
В фойе никого, кроме портье: время близится к одиннадцати.
Девушка в форменном пиджаке приосанивается при виде меня и, оценив мой внешний вид, профессионально улыбается. Сначала она отказывается назвать мне номер Павлова, но позже все-таки сдается и, озираясь на камеры, пропускает меня.
Мягкая ковровая дорожка на этаже заглушает звук моих шагов. Павлов плевать хотел на время: в его номере орет тяжелый рок. Видно, у его соседей крепкий сон или стальные нервы. Стучу в дверь — толку ноль. Перехожу на грохот и дверь, наконец, распахивается. Павлов видит меня, и его губы растягиваются в мерзкой улыбочке.
— Ай-я-й, Марго — плохая девочка. Побежала жаловаться к Владику.
Давлю в себе желание врезать ему.
— Рот закрой, — отталкиваю его и захожу в номер.
Музыка шарашит по вискам.
Павлов, естественно, выбрал огромный люкс. Двухкомнатный — для себя и своего больного эго.
Без приглашения занимаю кресло и сцепляю пальцы в замок. Я знаю, что он уступит, но напряжение все равно берет надо мной верх. Спина деревянная. Упираюсь ногами в пол так сильно, что рискую провалиться на этаж ниже. Главное — не сорваться и не дать Павлову в морду. Меня бесит в нем все: походка, взгляд, дебильный смех.
Павлов выключает музыку щелчком пульта. Пространство оглушает тишина. Он садится на диван и закидывает ноги на стеклянный столик рядом с открытой бутылкой джина.
— Что бы ты сейчас не сказал, Владик, карьере дяди Бори конец. Коне-е-ц. Не надо было девочке бежать к тебе. Попросила бы меня хорошо, я бы не стал лезть к ее папочке.
Я молчу. В упор смотрю на него.
Павлов откидывается на спинку дивана и складывает руки за голову. Смотрит на меня с превосходством.
— А они чем-то похожи, да? Представляешь, если бы мы сейчас были с твоей сестрой вместе? Она бы мне в рот заглядывала и тапки в зубах приносила. Породнились бы с тобой со временем.
Если я сожму челюсти немного сильнее, то раскрошу себе зубы. Пора переходить к делу, пока он и Марго с грязью не успел смешать.
— Ты сейчас закрываешь свою поганую пасть и отдаешь мне оригинал с клиентской базой.
— С чего это? — Павлов вскидывает брови. — Давай лучше выпьем, помянем Гелю.
Продолжает упрямо наседать на больное, чтобы вывести меня из равновесия.
Когда вся школа несла под окна игрушки, цветы и свечи, Павлов даже не пытался сделать вид, что ему жаль. Он был занят своей драгоценной ногой. Даже Гелины одноклассники-дебилы испуганно затихли. Девочки выли. Учителя были в шоке: им грозил суд и разбирательства.
Я нарочито-небрежно бросаю в пространство вопрос:
— Как думаешь, если публика узнает о лечении молодой женщины в психушке, она будет так же лояльна к ней?
Павлов замирает со стаканом и поднимает на меня глаза. В них — чернота, беспроглядная темень. С таким взглядом люди идут на крайние меры.
