тронуло лучами
Непроницаемый предвечный мрак!
Свеча, едва живая, мерцает под нависшим низко сводом,
Одетым пухом плесени сырой, в потеках слизи липкой.
Ей не прогнать сей ужас чрезвычайный;
От нее ночь кажется лишь более зловредной!
Роберт Блэр (1699–1746), «Могила»
Амброзио вернулся в аббатство незамеченным, с головою, полной приятнейших образов. Он сознательно закрывал глаза на опасность чар Антонии; он вспоминал только удовольствие от общения с нею и радовался возможности продлить это удовольствие в будущем.
Пользуясь болезнью Эльвиры, он не упускал случая видеться с ее дочерью ежедневно. Поначалу его желания не шли дальше укрепления дружбы с Антонией; но как только он убедился, что это чувство у нее вполне развилось, он поставил себе новую, более определенную цель, и его речи стали двусмысленными.
Невинная непринужденность девушки подстегивала его фантазии. Он уже не испытывал опаски и прежнего уважения к ее скромности; хотя это качество, основа ее прелести, еще восхищало монаха, теперь ему не терпелось избавить Антонию от него. Природная страстность и проницательность, на горе ему и Антонии, помогли Амброзио постичь науку соблазнения. Он легко подмечал эмоции, благоприятные для его замыслов, и пользовался всеми средствами, чтобы влить яд разврата в душу Антонии.
Это была нелегкая задача. В силу крайней простоты девушка не улавливала, к чему ведут инсинуации монаха; но отличные моральные устои, внушенные Эльвирой, здравомыслие и природное острое чутье на все неправильное позволяли ей почувствовать ошибочность его речей. Часто бывало, что она несколькими простыми словами опрокидывала хитросплетенные построения монаха, и он понимал, как они шатки, когда им противостоят добродетель и истина. В таких случаях он прибегал к оружию красноречия; он ошеломлял девушку потоком философских парадоксов, которых она не разумела, а потому не могла парировать; так ему удалось хотя и не убедить ее в верности своих рассуждений, но по меньшей мере не дать понять, что они ложны. Он заметил, что уважение девушки к его мыслям возрастает с каждым днем, и не сомневался, что со временем доведет ее до желательного уровня.
Он сознавал, что его замыслы в высшей степени преступны. Он ясно видел всю низость совращения невинной девушки; но телесная страсть была слишком сильна, и он решился продолжать, а там будь что будет. Ему нужно было как-нибудь застать Антонию врасплох; поскольку ее дом не посещали другие мужчины и ни об одном кавалере не упоминала ни Антония, ни Эльвира, он сделал вывод, что ее юное сердце еще не занято.
Пока он дожидался случая удовлетворить свою безграничную похоть, его холодность к Матильде усиливалась с каждым днем. В немалой мере это объяснялось тем, что он осознавал свою вину перед нею. Он не настолько владел собою, чтобы полностью скрыть свое настроение, и опасался, как бы она в припадке ревнивой ярости не выдала его секрет.
Матильда не могла не заметить его равнодушие, а он понимал, что она заметила, и, опасаясь упреков, старательно ее избегал. Все же, когда это не удавалось, она вела себя так тихо, что бояться вроде было нечего. Она вернулась к повадкам доброго интересного Розарио, не обзывала аббата неблагодарным; но глаза ее невольно наполнялись слезами, и нежная печаль ее лица и голоса выражала горькую жалобу гораздо явственнее, чем слова. Амброзио не оставался глух к ее горестям; но, будучи неспособен устранить их причину, он старался не показывать, что тронут. Поскольку опасаться мести бывшей любовницы, видимо, не нужно было, он по-прежнему пренебрегал ею и ловко ускользал от нее. Матильда видела, что ей не удается вернуть его любовь, но старалась подавить обиду и относилась к своему неверному любовнику с прежней нежностью.
* * *
Здоровье Эльвиры постепенно поправлялось. Она больше не страдала от судорог, и Антония успокоилась. Амброзио это улучшение огорчало. Он предвидел, что Эльвира, с ее знанием жизни, не будет обманута его благочестивыми повадками и легко разглядит его происки касательно дочери. Поэтому он решил, прежде чем мать поднимется с постели, проверить, какова степень его влияния на Антонию.
Однажды вечером, убедившись, что Эльвира почти здорова, он попрощался с нею ранее обычного часа. В переднем покое Антонии не было, и он рискнул пройти в ее комнату, которая отделялась от спальни матери лишь чуланом, где обычно спала Флора, их служанка. Антония сидела на диване, спиной к двери, и читала. Она увлеклась и не слышала, как монах вошел, пока он не уселся рядом с ней. Вздрогнув от неожиданности, она приветствовала его радостным взглядом, потом поднялась и предложила перейти в гостиную; но Амброзио, взяв ее за руку, принудил ее остаться на месте. Она легко подчинилась: ей было невдомек, что беседу в одной комнате можно считать менее приличной, нежели в другой. Она была уверена в твердости и своих, и его правил; и потому, вновь усевшись на диван, принялась лепетать с обычной простотой и живостью.
Амброзио просмотрел книгу, положенную на стол. Это была Библия.
«Странно! – сказал монах про себя. – Антония читает Библию и до сих пор так наивна?»
Но, пролистав книгу, он понял, что та же мысль ранее пришла на ум Эльвире. Предусмотрительная мать, восхищаясь красотами Священного Писания, в то же время убедилась, что молодой женщине категорически нельзя читать его в полном объеме.
Многие главы Ветхого Завета могут лишь возбудить интерес к таким вещам, о которых женщинам думать не положено: они там прямо и однозначно называются своими именами. Хроника деяний какого-нибудь борделя и та не содержала бы большей подборки непристойных выражений. Однако эту книгу рекомендуют изучать подрастающим девушкам, ее вкладывают в руки детей, неспособных усвоить из нее почти ничего, кроме как раз тех отрывков, о которых им лучше не знать, тех, где уж слишком часто зарыты зерна пороков; они дают первый сигнал к пробуждению пока еще дремлющих страстей.
В этом Эльвира была так прочно убеждена, что скорее предпочла бы дать дочери рыцарские романы вроде «Амадиса Галльского» [13], несмотря на распутные подвиги дона Галаора и вольные шутки других героев. Соответственно, она приняла два решения относительно Библии. Во-первых, она не позволяла Антонии читать священные тексты, пока та не подрастет достаточно, чтобы прочувствовать их красоты и усвоить мораль. Во-вторых, она сочла необходимым их отредактировать собственноручно, сделав копию, в которой все неприличные моменты были переделаны или опущены. Именно этот вариант Библии был недавно вручен Антонии, и она жадно, с невыразимым удовольствием вчитывалась в него. Амброзио понял, что ошибся, и вернул книгу на стол.
Антония заговорила о здоровье матери с
