щелочку подсмотреть за дядей, на что тот не рассчитывал, так как думал, что здесь в доме считают его отзывчивым благодетелем. «Благодетель» выхватил из свертка несколько пластинок подошв, сунул их быстро за пазуху, выбежал из дома и исчез в уличной толпе. Павлик вначале не понял всего смысла дядюшкиной подлости и решил, что он ушел по каким-то необходимым делам. Но прошел час, и два, и три, а дяди все не было. Когда Луша, не застав брата в мастерской, спросила, куда он ушел, Павлик рассказал матери о том, что видел.
— Да что же ты не сказал мне сразу, ведь он теперь дорвался и понес пропивать товар.
Луша не ошиблась, «благодетель» возвратился со старыми опорками в руках, еле стоя на ногах.
— Васька! Какую надо иметь мерзкую душу, чтобы у родной сестры, когда она с детьми осталась без куска хлеба, последнюю корку отнять от рта и про-пи-ить, — с воплем обиды и горечи кинулась она навстречу брату. — И надо было мне, растере, со своим горем тянуться к тебе; да к кому я тянулась, к пропойце. Своих детей голодными по миру пустил, а сам днями у казенки стоит, чтобы утробу свою зельем залить! И нужны ему мои дети, да что уж я сбилась с толку-то, Господи, прости Ты меня, несмышленую! — так без передышки выпалила Луша брату.
— Да Луша, да ты что, да накажи меня Господь, чтобы я родную сестру, да в таком положении… — пытался оправдаться Василий, но Луша не дала ему закончить, сунула ему руку за пазуху, но, не найдя ничего, повернула его к двери и, вытолкнув, заперла ее.
— Так-то вот, вместо Бога обратилась за помощью к пропойце мать-то твоя, сынок, — виновато проговорила Луша, — но Бог нас не оставит! — утешала она себя и сына.
В первые дни Владыкины оставлены не были, хотя собрания прекратились сразу же после ареста Петра Никитовича. Верующие помогали, кто булкой хлеба, кто бутылкой молока, кто ведерком картошки. Приносили понемногу, поскольку нужда вошла ко всем.
Поначалу о Петре Никитовиче ничего нельзя было узнать, где он. Луша ходила одна на поиски мужа, но в милиции его не нашла. Из тюрьмы ее выгнали с угрозами. Павлик тоже решил искать отца. Он стал осматривать все запертые церкви, но из церквей, где сидели люди, всех увезли, и они были пустые.
Наконец Луша встретила знакомого лавочника, которого тоже забирали, затем почему-то отпустили. Он с большой осторожностью указал дом, на котором не было вывески и о котором никто ничего не знал. Там была комендатура ГПУ, туда и решила Луша пойти вместе с сыном.
Пошли рано утром с передачей. Луша с ребенком на руках вошла в помещение и обратилась с просьбой к дежурному. Тот грубо ответил, что ничего не знает, никого тут нет, никаких передач не принимают. В коридорчике сидело несколько человек таких же просителей, как и Луша.
Как Луша ни добивалась, ей ничего вразумительного не ответили, а стали угрожать и вытолкнули из дежурного помещения. После нее взял передачу Павлушка и, войдя к дежурному, увидел там какого-то начальника.
— Дяденька, вы забрали моего папку, он сидит здесь у вас. Его посадили ни за что. Я хочу его видеть и отдать передачу, — выпалил Павлушка, глядя в глаза коменданту.
Все это получилось довольно громко и бойко и, видимо, таких посетителей здесь еще не было.
— А ну-ка убирайся отсюда, а то я тебе дам такого папку, что не захочешь, марш! — крикнул на Павлика дежурный.
— Нет, ты мне дай моего папку увидеть, иначе я отсюда никуда не уйду, — ответил Павлик, сам удивляясь неожиданной своей смелости.
Дежурный такой настойчивости не ожидал и шагнул к нему навстречу. Но Павлик вместо коридора, забежал за стол дежурки. Неизвестно, чем кончилась бы эта небывалая здесь дерзость, если б за Павлика не вступился наблюдавший за всем комендант.
— Подожди, товарищ дежурный. Ты чей такой прыткий? — с легкой усмешкой спросил он мальчика. — Как твоя фамилия?
— Мы с папкой Владыкины! — ответил ему Павел охотно.
— Ах, вот ты чей! Понятно, похож! Так ты богомолов сын, баптистский поп твой отец? — с прежней иронией спросил его начальник.
— Нет, мой отец не был попом, он проповедник Евангелия и ничего плохого не сделал, зачем вы его посадили?
Тут комендант слегка улыбнулся и, заметно подобрев, сказал дежурному:
— Этому можно разрешить, — и, обращаясь к Павлику, добавил, — ну покажи, что ты отцу принес?
Тот доверчиво развязал торбу и выложил все на стол.
— Ладно, собирай! — комендант кивнул дежурному, и тот с передачей скрылся за дверью.
— Боевой ты парень, а не боишься с отцом в тюрьму попасть? Тоже, поди, веришь? — поинтересовался комендант.
— Да, верю, вырасту и я проповедником буду; вы еще не знаете, какое это счастье быть проповедником, — сказал Павлик.
Вскоре дежурный вернулся с пустой торбой и запиской:
— На вот, забирай. Больше не приходи сюда. Отца завтра переведут в тюрьму, туда идите.
Отроду еще у Павлика не было такого счастливого дня. Радостные они с матерью возвращались домой и бессчетное количество раз перечитывали дорогие отцовские каракули. Пусть коротко, зато его рука.
Придя на следующий день к тюрьме, они увидели большую толпу родственников арестованных, пришедших с передачами. Толпа не помещалась в дежурке. Большинство стояли перед дверями. За высоким, каменным тюремным забором поодаль стояло большое серое здание тюрьмы. Сквозь окна верхнего этажа смутно виднелись лица арестантов, но тюремные решетки не позволяли распознать их. Павлик напряженно всматривался в окна в надежде хоть как-нибудь заметить лицо отца, но это оказалось невозможным. Павлик видел сквозь узкую щель огромных тюремных ворот ходящих во дворе людей.
Вдруг через эту щель он услышал голос. Павлик догадался, что это к нему, и быстро подошел. Незнакомец назвал фамилию родственников и просил найти их среди посетителей. Таковых не нашлось. Тогда Павлик, в свою очередь, назвал фамилию отца и просил подозвать его, а сам с любопытством прильнул к щели. Он увидел, как по двору один за другим по кругу прогуливались арестанты, но отца было трудно найти в общей массе. Не успел он, однако, разочароваться, как ясно услышал отцовский голос:
— Кто тут к Владыкину пришел?
— Я, я, Павлик! Мамань! Скорее иди сюда, — махнув рукой, подозвал он мать.
Через узкую щель можно было различить только маленькую часть знакомого лица. Отец попросил их отойти немного подальше, чтобы лучше разглядеть. Свидание их было очень кратким, так как вышел надзиратель, но Павлик успел протолкнуть в щелку десять рублей.
Гремя большущим ключом, надзиратель открыл
