В Старые времена ведьмы носили гвоздику близ тела, чтобы избежать скоропостижной кончины на эшафоте. Если у вас болит горло, надо растереть четыре бутончика гвоздики в порошок (или молотую гвоздику — с кончика ножа), залить стаканом горячего молока (вскипевшего) и настаивать минут десять. Пейте маленькими глотками. Интересно, болело ли горло у ведьм в Старые времена? Зачем мне все это?
Надо сказать, помандеры — они, конечно, красивые, да, но при этом недотроги, потому что колючие. Ведь помандеры — это апельсины, утыканные гвоздикой, запах, уют, кухонная магия — три в одном. Я всегда беру наперсток, а то и два, когда делаю их.
Если их как следует попросить, они исполняют желания, не знаю только вот, чьи — мои что-то ни разу. Может быть нужны особые — «апельсиновые» слова?
Я утыкиваю шершавые бока «помаранчей» сухими гвоздичинками и раздумываю — девять тарелок, рыцарь, лиса, порог…
— Бабушка! А как благословляют порог? — кричу я.
Из ванной раздается грохот.
— Это не ответ, — продолжаю я.
Бабушка является на фоне освещённого проема, в толстом халате, с расческой в руках.
— Скоро, — добродушно говорит она, — ты будешь спрашивать — сколько стоит булочка. Или чеколатка. Но сколько раз сказала тебе: дверь — то…
— Ой, да помню я, помню, — отвечаю я, сердито утыкивая цитрус, на кожице у него выступают капельки сока. — Я помню всё про дверь. Я помню всё про Дар. Я теперь помню всё про помандеры. Я спросил про порог, про благословение.
Апельсин брызнул соком прямо мне в глаз. Я кинулся к раковине смывать последствия атаки, дорогой задел стол, на пол опрокинулась банка — в ней бабушка хранила пуговицы — но не разбилась. Тарахтя, она прокатилась по половичку и замерла. Я усердно тёр глаз, вода пахла мелом и медью. Вороновские, радуясь живительной влаге, дергали краны на своей кухне под нами, трубы рявкали им в ответ. Бабушка, как всегда неслышно подойдя сзади, ухватила за меня за плечо.
— Что-то там з тем оком, что так скачешь? — настороженно спросила она и, развернув меня к себе, внимательно осмотрела глаз.
— Сильно щипет, — просипел я.
— Но ты сядь, не три глаза, — ответила бабушка и спрятала очки в карман халата. На лице я ощутил лёгкое дуновение.
Я сел. Во дворе прошла громко смеющаяся компания и от души хлопнула дверью соседнего подъезда. Протарахтела по брусчатке юркая машинка, увозящая из молочного в нашем квартале пустые железные ящики из-под пакетов молока. Бабушка, судя по звукам, подняла банку и переставляла какие-то предметы на столе.
— Для чего ты весь час сердишься? Зло кличет зло, — сказала она очень тихо. — Без дозволу к нам не войдет никто. Порог благословили, то было давно, очень. Очень, — повторила она и прислушалась к этому слову. — Зимой… — продолжила бабушка и вздохнула.
— Прошлой? — спросил я, осторожно приоткрывая глаз. Бабушка посмотрела меня поверх стола, основательного рождественского стола — с соусниками, бигосом, селедкой, маринованной чечевицей и сливами, карпом, постными пирожками и огромной супницей в дубовые листья — в супнице настаивался рождественский «баршч з вушками».
— Да, прошлой, — сказала она и улыбнулась, — та зима прошла сто лят тому…. Рада, что в тебе есть такое знание… Помандеры повесила, пожалкувала бедный глазик, — закончила она. И правда, мешочек из органзы, в котором лежал шипатый апельсин, покачивался, подвешенный на широкой красной ленте к карнизу, пахло цитрусовыми и специями — духом Рождества.
«Как это она туда влезла? — подумал я. — Высоко ведь».
Остальных помандеров тоже не было видно, следовательно, пока я тёр очи и хныкал, неутомимая бабушка развешивала хранителей духа.
«И никакой личной выгоды… — сварливо подумал я… — потом спишет на ревматизм. Магия кухонна».
— Но в одном есть правда, — заметила бабушка из комнаты. — То благословение надо подкрепить. Сегодня ждем гос…, голос бабушкин оборвался, а на галерейке мелькнула смутно очерченная тюлем фигура.
Бабушка оказалась у меня за спиной, а Вакса под ногами.
— Цихо!!! — прошептала бабушка. — Ша!
В дверь постучали. Раздался звонок. Слышно было, как кто-то сбивает на галерейке снег с обуви и шмыгает носом.
— Посмотри, кто там, — просипела бабушка мне в ухо, я было сделал шаг к двери. — О… Раны Господни, — шепнула бабушка и похрустела пальцами. — То не так! Посмотри!!!
Я закрыл глаза. Далеко-далеко проплакали в вышине гуси, из пустоты на плиты моста падали снежинки, все они были красными, поднялся ветер, красные хлопья зачастили, укутывая всё кровавой пеленой — в такт ветру запела вдали одинокая флейта. Я открыл глаза.
— Мгла какая-то, — буркнул я, — никого я не вижу!!!
Некий круг не больше блюдца внезапно засветился неясным светом около двери, свет мигнул и дверь открылась. Открыли ее ключом.
— Тю! — выдохнул я.
— Христос рождается… — начала бабушка.
— Его славим… — раздалось из проёма. — Чего вы сидите… стоите во тьме, как кроты? Уже боитесь посмотреть один на другого? — спросил, входя, мой кузен Витя. Следом за ним влетели снежинки. Вигилия обещала быть с метелью.
Ветер изменился.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
в которой нежданный приходит первым, а ожидаемый приглашён трижды…
При участии «Чёрной магии»
Adeste fideles…[117]
Заканчивая заклинание, обязательно скажите: «Да будет так!».
Иногда я опаздываю и не говорю вовремя заключительные слова. И желания искажаются.
Они могут самостоятельно выбирать время для исполнения — такова версия бабушки, они не исполняются вовсе — такова моя версия.
Сколько таких искаженных желаний носится по свету — летучие голландцы прихотей, конфетти страстей…
Бабушка решительно отодвинула меня в сторону.
— И как там, на улице? — спросила она, подойдя к Вите вплотную и глядя на него сурово.
— На нашей грязно, — ответил Витя, моргая на бабушку из-под чёлки. — Вода по косточку. И снег.
— Угу, — сосредоточенно сказала бабушка и обошла его со спины.
— А на остальных?
В коридор вошла заспанная Вакса и, кратко прокашлявшись, села, обвив себя хвостом; после некоторой внутренней борьбы, сопровождавшейся сопением, ей удалось придать себе крайне сосредоточенный вид.
