— А я нигде не был, — продолжил мой брат и решительно шагнул в прихожую. — Нас вернули в школу. Автобус сломался. Мы так и не уехали.
Я чихнул. Бабушка посмотрела на меня, а Вакса на Витины ботинки.
— Направду, — произнесла бабушка, и погладила Витю по затылку, он еле заметно поёжился.
— Но иди поешь, только как помоешь руки, — заметила она Вите. — Что-то сухое скушай, — добавила бабушка. — Постное…
И она пошла к себе.
— Зато я успеваю посмотреть Паспарту, — сообщил мне брат, развешивая куртку и шарф. — До того…
— До того… — бабушка как всегда появилась внезапна — А Святой Отец молится за нас сейчас, — назидательно сказала она, материализовавшись у вешалки. — Чтобы ты, Ви́теку, мог плюнуть на Вигилию и посмотреть ту… Чубурашку — «до того»…
Витя густо покраснел и тоненько потянул носом.
— Святому Отцу, — вставил я. — Нет дела до наших мультиков, он их не смотрит.
— А Бог? — недобрым голосом спросила бабушка.
— Вы поговорили и с Ним? — поинтересовался я. — Он смотрел и тоже против?
Вакса ретировалась в комнату, где на внешней стороне окна синички вступили в малопристойную потасовку за кусочек сала на нитке.
— Бог всегда тут, — сказала бабушка и силой хлопнула себя по груди. — И говорит…
— Так это чревовещание! — ласково подсказал я. — За него побивали камнями.
Витя обречённо пошел мыть руки. Из ванной донеслось бурчание. Бабушка подошла ко мне поближе, из зарослей лимонной мяты шумно спрыгнула Вакса и пробежалась по кухне, негодуя на неразумных синичек.
— Ты не фиглюй тут, — сказала бабушка и сверкнула зелёным взглядом. — Вигилия не повод лечь при телевизоре яко морж и хихотать, знаешь то не хуже.
— Вы, бабушка, обсмотрелись Дроздова, — сказал я. — Не бывает смеющихся ластоногих…
— То, по-твоему, все они плачут? — спросила бабушка и кратко улыбнулась.
— Да, — сказал я. — И оттого вода в море солёная.
— Фантаста, — восхищённо сказала бабушка. — Но прошу без дерзостей. Утомилась.
И обратила очи к ванной, откуда высунулся длинный Витин нос.
— Ждала тебя, — пророкотала она. — Вам час натягать линку.
— Плакала Чубурашка, — буркнул я в сторону бабушки и почувствовал её улыбку.
В некоторых местах, где мне доводилось встречать Новый Год, подарки складывают под ёлкой. Чаще всего там нет кошки или же она очень, очень благовоспитанна.
Иногда подарки вручаются непосредственно гостям — например из шкафа или из иного удивительного места — я это приветствую. Деда Мороза, проспиртованного и оклеенного скверной бородой, я недолюбливал с детства — в моем представлении именно так и выглядел «нечистый Злой», о котором много и со вкусом рассказывала бабушка в далёких семидесятых.
С неназываемых пор у нас было заведено срезать подарки с «линки» — натянутой поперёк кухни веревочки — гость с завязанными глазами, пьяновато щелкающий ножницами в воздухе, или затянутый чёрным платочком ребенок, злобно подпрыгивающий с теми же ножницами, в попытке ухватить «подарунок» на шнурочке, всегда немало веселили собравшихся. Бабушка стояла на своем твердо — что, как говорится, «зетнёшь ослепьённый» — то твоё. Правило Рождества.
Такая вот «регула». Никаких куч под ёлкой. Только апельсиновые и лимонные корки «для запаха, от кошки».
Мы с Витей трепетно натягивали «линку». Радиоприёмник вкрадчиво прополаскивал кухню оркестром Поля Мориа. Я стоял на печке и привязывал верёвку к древнему крюку, а брат мой Витольд примостился на опасном сооружении из стула и табуретки, разыскивая наощупь такой же крюк над пеналом.
Бабушка, охранявшая довольно пошарпанную корзинку, в которой были горкой свалены подарки, все как один в сереньких холщовых мешочках, критически взирала на нас от стола, время от времени ласково оповещая:
— Вышейше… Нижейше… Кшиво… Едино криво… Вышейше…
На стуле напротив неё сидела Вакса и, силясь выглядеть как можно более суровой, спала, покачиваясь.
— Бабушка, — не выдержал я. — Так что там с порогом? Что говорит Бог?
— Не карать за глупство, — отозвалась бабушка. — Бо оно минует.
— Вместе с жизнью, — ответил я. Витя хихикнул и чуть не свалился вниз. Бабушка поддёрнула рукава и взмахнула рукой, мне померещился светлячок в ее ладони, верёвка отяжелела и налилась теплом в моих руках. «Ах даже так, — весело подумал я. — Снова магия кухонная. Так это вы тягали плюшки?»
— Прошу, тринадцатым и… — шепнул я верёвке и недооценил Дар. Веревка вырвалась из наших с Витей пальцев, приняла вид дуги, затем лесенки, свилась в круг, перетекла в восьмерку, распрямилась в идеально горизонтальную линию и застыла.
— Снова эти дурости. Мама дорогая, — помолчав, сказал Витя и очень быстро слез на пол.
Я опёрся о стену, кашлянул для солидности и изрёк:
— Так что, бабушка, криво? Или как?
— Schrecken! — нервно ответила бабушка и подошла к печке. — Welch Schrecken! Кошмар! Ровна линия — то смерть, Лесик, когда-то ты поймёшь? Такое. Слазь уже дониза, сорока трескуча.
И она погрозила мне пальцем. Я обиделся.
— Вот эти слова ваши, — сказал я, шумно спрыгивая на пол, — они оскорбительные, и к чему?
Витя хихикнул.
Бабушка, старательно накидывающая шнуры от мешочков на ровненькую веревку, обернулась.
— А ктурые сло́ва предпочитаешь вечером? — спросила она и ловко увязала мешок. — Дзяцюл[118]?
— Тю! — сказал я, растерявшись. — Бабушка! Вы что, побывали в пятой школе?
— На кутю, — заявила бабушка и вздёрнула бровь.
— Там все только такие слова и знают… — уточнил я на всякий случай.
Витя подобрался поближе к выходу и налетел на стул с Ваксой. С шипением они разбежались по разным углам кухни.
— Такое, — сообщила бабушка, залихватски развешивающая мешочки. — Вам там з утра до ночи клюют мозг.
— Да-да, — очень живо сказал Витя, обнаруживший немало интересного на столе. — Именно это они там и делают. А когда вы столько наготовили? И почему тарелок девять? Нас ведь три, то есть трое…
— Так и вы не делаете там ниц! — подытожила бабушка, завершив развешивание мешков.
— Алзо. Все доладу!!! — сказала она и оглушительно хлопнула в ладоши. Поднявшаяся волна Дара чуть не сбила меня с ног. Витя задумчиво почесал нос и отступил от стола. «Линка» содрогнулась, и восемь мешочков на ней закачались дружно.
— Мыться-чепуриться, наряжаться и до облаткув, — произнесла всем довольная бабушка и скрылась у себя.
