к ней.
— Ну что же, Евгине, сказать тебе: мол, спасибо за все? Это значит ничего не сказать…
— Не надо ничего говорить, — перебила Евгине. — Ничего не надо!
— Ладно, не буду. Но одно все же скажу: это счастье, что на земле живут такие люди, как ты. Побольше бы вас… — Неожиданно он взял ее за голову, притянул к себе и поцеловал в обе щеки. — Прощай, милая, кто знает, когда еще свидимся.
— Ты только Елену береги! А теперь — уходи, мы с ней без тебя попрощаемся. Вон, возьми чемодан, я все туда уложила, пока вы тут разговаривали. — И вдруг закричала: — Уходи же, чудовище!
Арсен взял чемодан и вышел. Остановился под навесом, прислушался к голосам из комнаты — сквозь закрытую дверь прорывались приглушенные причитания. Арсен растроганно чертыхнулся и прошел через двор к калитке, подальше от дома, чтобы не слышать.
Елена вышла через несколько минут. В темноте Арсен не видел ее лица, но по тому, как ее фигурка съежилась и стала маленькой, он понял, что прощание было трудным. Он пошел навстречу, взял под руку, она все еще продолжала всхлипывать. Он не знал, какие тут нужны слова утешения, да и нужны ли, потому и молчал. Выходя из калитки, не сговариваясь, они повернулись и посмотрели на освещенное окно. Евгине стояла посреди комнаты, прислонившись большим животом к столешнице, и, о чем-то задумавшись, держала на весу две пустые чайные чашки, должно быть, собравшись их помыть, но забыв, зачем взяла.
Елена резко повернулась и пошла вперед так быстро, что Арсен невольно выпустил ее руку. И так, врозь, они шли по темным безлюдным улицам. Уже на подходе к дому мужа Елена несколько замедлила шаг. Арсен тоже приостановился и спросил:
— В чем дело, Лена?
— Ты только… ты только не требуй, чтобы я зашла к ним, ладно? Потому что… получается, из-за меня… стыдно мне, я не смогу… — пробормотала Елена, покручивая пуговку его пиджака. — Это потом… Ни я, ни они этого не сможем сделать. Опять выйдет фальшивая игра, а я уже устала от нее.
И больно, и обидно было Арсену слушать это — родители все же, не чужие. Но он не проронил ни звука, понимая, что Елена права. Они молча вошли во двор, посмотрели на окна дома — там горел свет, ждали Арсена.
В дальнем углу двора в темноте стоял отец, курил. Арсен заметил его. Они с Еленой так же молча поднялись наверх, молча же вошли в свою комнату, зажгли свет. В комнате ничего не изменилось: все стояло на своих местах, видимо, сюда входили лишь затем, чтобы прибрать. Меж тем комната показалась им холодной и неуютной, словно они по ошибке попали в нежилое помещение. Елена как была в плаще, так и осталась стоять в нем, растерянная и подавленная. Арсен, искоса посмотрев на нее, кусал губы. На миг его обожгла страшная, Бог весть откуда взявшаяся мысль: «А вправду ли я люблю эту женщину? Или сам себя обманываю?»
— А, черт… — произнес он, неожиданно для себя, вслух.
— Что? — спросила Елена. Он не ответил. Она нервно хрустнула пальцами и, глядя на Арсена расширенными от ужаса глазами, проговорила слова, которые ее же и испугали: — У меня такое ощущение, что во мне что-то сломалось и я больше не люблю тебя… Мы стали чужими! Такое может быть?
Арсен так смотрел на нее, будто это была не Елена, а откуда-то взявшаяся ее тень, самой же Елены не было.
— Мистика какая-то… — прошептал он.
— Что?
— Я только что подумал то же самое о тебе…
— Ты?.. Нет… Нет!
— Конечно нет! — Арсен шагнул к ней, сдвинув с места кровать, приняв в объятия со стоном бросившуюся к нему Елену. — Чертово наваждение! Это, наверное, от этой дурацкой комнаты, от этого дурацкого холода… Не верь… не верь мне, Леночка, не верь ни мне, ни себе, милая, любимая, бесстрашная моя девчонка!
— Да… да… да… — только и в силах была пролепетать Елена, захлестнутая волной долго и упорно подавляемой нежности, которая, наконец-то, вырвалась на простор от волшебства прикосновения дорогого ей человека. — Да, милый… да… не верю ни тебе, ни себе…
— Все ложь — слова, комната, холод, неуют… Все ложь…
— Да, да, все ложь… — исступленно шептала Елена, чувствуя, как в комнате становится теплее и как тепло это сладостными волнами накатывается на нее: одна за другой, одна за другой, заливая с головы до ног хмельным, дурманящим счастьем.
Утром, когда Елена проснулась и, не открыв глаза, потянулась к Арсену, его рядом не оказалось. Она мгновенно и окончательно сбросила с себя остатки сна, испуганно осмотрелась. Арсена в комнате не было. Может, в гостиной? Прислушалась: не раздадутся ли шаги. Было тихо. Она окликнула. Арсен не ответил. В груди у нее заныло от предчувствия того, что Арсен, наверное, спустился вниз, чтобы поговорить с родными. Переход от счастливого полусна, в котором она пребывала до этой минуты, к живой, трезвой реальности оказался настолько резким, что несколько минут она лежала, плотно зажмурившись, заставляя себя вернуться в тот радостный полусон. Вернуться не удалось, мешали безрадостные догадки, связанные с тем, что происходит сейчас там, внизу, на родительской половине дома. Эти догадки лишали ее покоя своей устрашающей несправедливостью. Вероятно, ей было бы намного легче, если б она сейчас тоже была там. Но ей не хотелось туда. И не только потому, что мешала неприязнь к этим людям, с этим она бы справилась. Просто она боялась, что ее присутствие каким-то образом может усложнить или обострить разговор, который наверняка происходит на эмоциях. В конце концов, понять родителей Арсена тоже можно: он уходит из отчего дома, и в этом, конечно, виновата она, Елена, чужая женщина, вошедшая в этот дом и внесшая разлад в мирную, работящую, дружную семью. Так, по крайней мере, считают они… Об этом и говорят всюду.
Ей стало невмоготу без движения лежать и путаться в догадках. Она сбросила с себя одеяло, встала, оделась, привела себя в порядок. Взглянула в окно — утро было сырое, по улицам стелился туман, но дождя, кажется, не было. И на том спасибо! Было бы уж слишком обидно уходить в дождь… Но чем-то надо себя занять! Невыносимо вот так сидеть у окна и чего-то ждать. Она убрала кровать, подмела пол, расправила занавески на окнах, задвинула стулья в свободные углы. Что еще? Думай, думай! Придумай себе занятие! Ага, книги на этажерке вон в каком беспорядке — это, конечно, дело рук Дмитрия! Он тогда переворошил все книги на полках,
