ужасно любит копаться в книгах, но никогда не приведет их в порядок!
Елена сняла книги, перетерла обложки, корешки, вытерла пыль с полок и снова расставила все по местам. На это у нее ушло не более получаса. А Арсен все не приходил.
Елена постояла посреди комнаты, держа в руке пыльную тряпочку, послушала, не раздадутся ли знакомые шаги на деревянных ступеньках, потом все же не выдержала — выйдя на веранду, выглянула во двор. Но и там никого не было. Она вернулась в дом, взяла первую попавшуюся книгу, села у подоконника, решив заняться совершенно бессмысленным по своей невыполнимости делом — заставить себя читать. И конечно, ничего из этой затеи у нее не вышло. Через несколько минут она поймала себя на том, что без конца натыкается на знакомые слова, которые никак не складываются в нормальную фразу. Тогда она закрыла книгу.
Директор совхоза Габриел Балаян был в кабинете один. Он сидел за большим столом и, ероша пятерней седые волосы, что-то писал. Увидев в дверях вошедшего без стука Арсена, он удивленно вскинул брови.
— Ты?..
— Доброе утро, Габриел Арутюнович!
— Послушай, ты когда приехал? — Директор вышел из-за стола, с размаха пожал протянутую Арсеном руку. — Ну, я рад, дорогой мой, уж так рад, что не могу сказать! Садись, рассказывай.
— О чем?
Директор слегка смешался.
— Ну, это, знаешь ли… Всякое случается. Люди же мы…
— Да нечего мне рассказывать. Лучше вы расскажите, как дела в хозяйстве.
— Дела обыкновенные. В прошлом году получили неплохой урожай.
— А как мой молодняк у Большого оврага?
— Если верить Рубену, через два года мы получим там самый большой урожай в районе, Мамунца переплюнем. Так что спасибо тебе за эти гектары и — с Богом, принимайся за дело!
Арсен молча покручивал на столе крышку чернильницы. Директор насторожился.
— Чего молчишь? Думаешь, обидим Рубена? Так ведь он сам ждет не дождется, когда ты вернешься! Не веришь? Хочешь, позову сюда, он сам скажет?
Арсен насадил крышку на пустую чернильницу.
— Да нет, Рубен тут ни при чем. Просто я не могу здесь оставаться.
Директор резко вскинул голову, словно его ударили в подбородок.
— Постой, Арсен, ты что это говоришь? Как это — не можешь?
— Да вот так, не смогу — и все, — пожал плечами Арсен. — Жить в своем селе и не сметь глядеть в глаза своим односельчанам, чувствовать себя каким-то изгоем, ловить на себе то жалостливые, то злые взгляды…
— Послушай, — перебил его директор, — но ты же не преступник. Ну, случилась беда, трагическая случайность. Ты же не нарочно…
— Может, я и не преступник, только от этого мне не легче.
— Кажется, плохо стал ты думать о тонашенцах. Вроде не первый день их знаешь. Только что вернулся, еще никого не видел, ни с кем не разговаривал.
— В том-то и дело, что и видел, и разговаривал.
— С кем? Когда?
Арсен подавил вздох. Сказал медленно, с трудом:
— Вчера вечером. Я сперва зашел к сестре. Думал, вместе на кладбище сходим, посидим у могилки Гришика. У них-то боль за это время хоть немного, да притупилась. А у меня все это свежо, саднит внутри, ведь сам же, своими руками… Я до сих пор вижу во сне его распахнутые неподвижные глаза. Они будто с укором смотрят на меня… По ночам просыпаюсь весь в поту, а потом боюсь заснуть. И эти глаза, и струйка крови из уха, и грязный плащ… Это у меня никогда не кончится. Это — на всю жизнь…
— И что же сестра, Мушег? — спросил директор.
— Его не было дома. А Арфик, как увидела меня в дверях, только и сказала: «Мы чужие, Арсен, уже чужие, и тебе в этом доме делать нечего». И я молча ушел, как побитая собака, покорно признавая свою вечную вину перед ней и ее святое право — гнать меня взашей… Страшное это чувство — признавать чужое право затаптывать тебя в грязь. Чем-то рабским от этого отдает. Врагу не пожелаю.
— М-да… — задумчиво произнес директор. — Что же дальше-то было?
— Первое, что мне захотелось сделать, — это сесть в автобус и уехать куда повезет. Но подумал о Елене: столько ждет, хотя могла бы уехать, и никто не осудил бы ее за это.
— Каюсь, Арсен, — произнес директор, смущенно подергав мочку уха, — после суда я сам уговаривал ее уехать. Думал, так ей будет лучше. А она, видишь, иначе рассудила… Она — человек, вот что я тебе скажу. И как у тебя тогда рука поднялась написать ей такое!..
— Я и сам не знаю. Какое-то затмение нашло. Моя тетка такое про нее написала, что… Ну вот, из-за Елены я вчера не уехал. От магистрали отправился в село. Попадались попутные машины, но всякий раз я, как мелкий воришка, прятался за придорожные кусты. Боялся, водитель окажется знакомым…
— Это ты зря, — с укором покачал головой директор.
— Зря или не зря, а так было. Все то же рабское чувство гнало меня от людей. — Арсен взял со стола полоску бумаги и стал накручивать ее на палец. — Прихожу, значит, домой, наши телевизор смотрят. Какую-то комедию. Смеются так весело. Увидели меня, повскакивали с мест, торопливо выключили телевизор — как же, траур, а тут телевизор. Никак нельзя!.. И сразу на лицах вселенская скорбь — это по Гришику. Оскорбленная святость — это уже к Елене относилось. Тошно мне стало. Так тошно… Гляжу на эту тетку свою, а в голове только одно: ведь это из-за нее чуть не все село настроилось против Елены.
— Ну, тонашенцев не так-то просто… Я знаю людей, они относятся к ней с любовью и пониманием.
— Однако ж винили ее чуть не во всех бедах, какие бывали в селе.
— Это тебе Елена рассказала? — спросил директор.
— Да нет, она-то как раз все от меня скрывает, даже сейчас ничего не говорит. Со слов моих же родных узнал полчаса назад. Послушать их — так и снег зимой она насылает.
— Да-а… было такое, ничего не скажешь. Нет-нет, да ушки свои покажут и патриархальщина наша, и всякие там суеверия, и… Ну, в общем, это ведь, сам понимаешь, не со зла.
— Зло никогда не бывает одной масти, уж вы-то должны это знать.
— Знаю, Арсен, все знаю… А твой уход из села — чья идея? Твоя или Елены?
— Ну вот и вы туда же, — горько произнес Арсен.
— Что я? — не понял директор.
— За минуту вы успели дважды ее заподозрить в чем-то. Да не ее, а моя идея, моя!
Директор смешался.
— Гм… действительно, как-то… Ладно, прости… —
