моя жена все вспомнила… По крайней мере, она так утверждает.
– И что же она вспомнила?
– Она утверждает, что та злосчастная бутылка… Ну, из которой она пила… Была закрытой. Запаянной. Что она взяла ее на кухне, разорвав полиэтиленовую упаковку, понимаете? То есть до нее ее никто больше не мог открыть…
Иван Александрович глянул на него коротко и опустил глаза. И долго думал, отпивая из чашки чай маленькими глотками. Потом произнес тихо:
– Значит, ваша жена так решила все повернуть… Умная женщина, что ж. Так, значит, решила… Только хорошо это или нет, не знаю. Боюсь судить. А вы-то сами как думаете, Павел? Правильно она решила?
– Я не понимаю, Иван Александрович… Что значит решила? И что значит правильно? Она просто вспомнила, и все. Не понимаю…
– Да ладно, не понимаете! Все вы прекрасно понимаете. Любит она вас, вот в чем дело. Очень любит. А если вас любит, то и дочку вашу любит. И уважает вашу любовь к дочке. Да, очень умная женщина… Уважаю…
– Что вы этим хотите сказать? Вы думаете… Вы думаете… Что это Нина?!
– А кто ж еще? Сам не догадался, что ли? Хотя да, ты не захотел догадаться. Трудно тебе. Понимаю. Сознание твое эту догадку отвергает напрочь. Вроде только дочка захотела общаться – и на тебе. Да, понимаю… Это ничего, что я на «ты» перешел? У нас вроде как беседа неофициальная?
– Да ничего… – рассеянно махнул Павел рукой. И проговорил очень тихо, с испугом: – Нет, этого не может быть, чтобы Нина… Я не верю, нет…
– Так и не верь, если не можешь. Иначе с ума сойдешь. Прими этот подарок от своей жены с благодарностью и живи дальше. Любит она тебя. И правильно все рассудила. Пусть хоть таким путем, но ты и твоя дочь найдете дорогу друг к другу. Да, хоть таким путем…
Иван Александрович снова вздохнул, замолчал. Павел тоже молчал. Отчего-то ему очень стыдно было, ужасно стыдно. Будто его уличили во лжи. А может, и в самом деле – уличили?
– Я вот не смог дорогу к своему сыну найти, разошлись навсегда наши дороги… – вдруг тихо проговорил Иван Александрович. – Знаешь, как это больно осознавать? Что уже никогда… А ты, выходит, счастливчик. Тебе повезло. И любимая женщина у тебя есть, и дочка есть. А у меня теперь никого нет… Только вот эти фотографии на стене.
Он поднял голову, и Павел увидел, какая тоска застыла в его глазах. Наверное, надо было что-то говорить, участвовать в диалоге, а он не мог. Да и что ему было сказать? Нечего ему было сказать.
Наверное, Иван Александрович и не нуждался сейчас в диалоге. Потому что проговорил задумчиво, будто сам для себя что-то решал:
– А знаешь, я долго обо всем этом думал… Сидел вечерами в своей холостяцкой берлоге и думал, думал… Оттого и инфаркт себе надумал, наверное. Но так и не смог этот вопрос для себя решить, что правильно – или уйти из семьи к любимой женщине, или остаться в семье ради детей. Нету у меня на это ответа. Раньше был, да. Мол, нельзя оставаться, если жену больше не любишь. И она тебя не любит. Расставаться надо. А дети потом все поймут, когда вырастут. Да только ни черта они не поймут! Они всегда будут помнить обиду, и ты сам будешь нести на себе этот крест отца-предателя! Просто это поначалу он легким кажется, а потом… Потом уже и нести его не сможешь, придавит к земле. Да, это у всех так… Если, конечно, не говорить о тех мудаках, которые уходят из семьи и про детей забывают, будто их и не было.
– Ну, тут еще от женщины многое зависит… – осторожно проговорил Павел, поднимая на Ивана Александровича глаза. – Сможет ли она через свое эго переступить, сможет ли найти в себе силы не настраивать ребенка против отца-предателя. Моя бывшая жена, к примеру, не смогла… И сами видите, что получилось.
– Да, согласен с тобой. Твоя бывшая сильно с этим настроем переборщила. Если ребенок растет в этом аду, то бог его знает, что у него в голове творится. Согласен, это твою бывшую по большому счету судить надо, а не дочку твою. Хотя это и невозможно, конечно… У нас же все законы на стороне матери! Отец – подлец априори, а мать святая! Ну да ладно, чего это я вдруг философствовать начал… Тут уж каждому свое, как кому повезет. Кому желание быть счастливым и впрямь счастьем обернется, а кому – одиночеством. Как мне, например. Хотя чего я себя с тобой сравниваю? Ты еще молодой… У тебя еще все впереди. Считай, что ты эту пропасть через тонкий мостик перескочил. Избежал наказания.
– За что наказания, Иван Александрович?
– За легкомыслие, Павел. За легкомыслие. Ты ведь тоже надеялся, что твоя дочка вырастет и поймет? Это не легкомыслие разве? Надо было тогда об этом подумать, надо… Вот и я задним числом думаю – правильно ли я поступил, уйдя из семьи. Сын-то мой мне не простил, знать меня не желает.
– Ну, не вы первый, не последний, Иван Александрович…
– Да, это так. А вот у меня друг один есть, Сашкой зовут… Он тоже хотел уйти из семьи, влюбился сильно. Мучился долго, не мог никак решиться сделать последний шаг. Я, дурак, еще смеялся над ним… Чего, мол, сам себя истязаешь-то? А он в ответ – не могу… Сыну больно сделать не могу, жене больно сделать не могу, родителям ее тоже… Они ж, говорит, за сына меня считают. В общем, остался, не ушел. Перетерпел как-то. И сейчас живет и счастлив по самое не могу! Сын рядом, четверо внуков, душа радуется. Впереди спокойная счастливая старость. А моя старость сплошным наказанием обернулась, выходит. А что делать? Надо принять. Сам свой выбор когда-то сделал.
– Ну зачем вы так рассуждаете… Это же все субъективно, Иван Александрович! Допустим, у вас все так печально сложилось, да… А нарожала бы ваша вторая жена вам кучу детей, а дети – внуков, и вы бы смотрели уже на все по-другому!
– Ты хочешь сказать, что и про сына от первого брака я бы не вспомнил? Ну не знаю… Не так, так этак прилетело бы откуда-нибудь… Мы ведь не живем в сослагательном наклонении – если бы да кабы. Судьба знает, как и за что нас наказать. И ты тоже это имей в виду… Не забывай благодарить судьбу, что умную жену тебе
