подарила. И дочку береги… Я, кстати, зайду к ней завтра. Заодно и с бывшей твоей побеседую. Постараюсь до нее достучаться. А сейчас давай закругляться с беседами, устал я что-то.
– Да, да, конечно… – заторопился Павел, вставая с дивана. – Спасибо вам, Иван Александрович…
– Да за что ты меня благодаришь? Это ж моя работа. Ну да, поговорили мы с тобой, пофилософствовали, так это делу не помеха. Я ж говорю, оно у меня последнее, дело-то. Завтра еще в больницу к твоей жене зайду, все показания оформлю как надо. Да, пусть будет так… Может, и неправильно, да кто ж с меня спросит? Да и обжаловать мое постановление об отказе в возбуждении уголовного дела будет некому. Правда, придется на завод по производству питьевой воды соответствующее представление направить, а что делать? Пусть удивляются да разбираются. Ничего, им хуже не будет. Наоборот, качество розлива улучшится.
– Спасибо, Иван Александрович…
– Да чего ты заладил, спасибо да спасибо! Лучше скажи – в какое время мне в больницу прийти? С утра или после обеда?
– Лучше с утра, наверное.
– Ладно, пойду с утра. А ты иди, Павел, подумай еще раз обо всем. Хороший ты парень, да… На моего Юрку чем-то похож… Всего тебе доброго. Будь счастлив. И жену береги. Да, еще хотел попросить… Ты там не шибко подругу жены обижай, как ее там…
– Алису?
– Ну да. Несчастная она баба. Знаешь, бывает такое – родится человек, а к нему сразу все несчастья прилепляются. И откуда ему тогда силы для жизни брать? Не обижай… Понимай да терпи, да снисхождение делай.
– Хорошо, Иван Александрович. Спасибо. Всего вам доброго.
– Ну, это уж как получится! – с улыбкой развел руки в стороны Иван Александрович. – Все мое доброе позади меня осталось, ничего уже не вернешь…
Закрыв за Павлом дверь, он прошел в гостиную, лег на диван, закрыл глаза. Прислушался к себе осторожно. Сердце в груди бухало неровными толчками, будто выражало свое недовольство – опять ты себя мучаешь, старый дурак! Давай-ка лучше лекарство прими да в постель ложись. Завтра трудный день у тебя будет…
* * *
Елена Михайловна открыла дверь, смотрела на Ивана Александровича сердито. Из-за спины ее выглядывала Нинель, и взгляд ее тоже был неприветливым. Казалось даже, будто она скандалить начнет или потребует от матери, чтобы та закрыла дверь перед носом нежданного гостя.
– Что вам надо? Вас кто-то приглашал? Зачем вы пришли? – спросила Нинель, все же отступая назад. – Нам больше сказать вам нечего!
В прихожей вдруг появилась Нина, спросила тихо:
– Вы за мной пришли, да? Я готова… Только не знаю, что можно с собой взять… Мне прямо сейчас с вами идти, да?
Голос ее был почти равнодушным – так ему показалось. Только глаза выдавали внутреннее состояние отчаянной покорности и смирения. И ответил быстро, чтобы упредить возмущенное сопротивление Нинель:
– Нет, Нина, нет… Ты иди пока в свою комнату, мне надо с мамой твоей поговорить. Очень надо.
И обратился вежливо к Елене Михайловне:
– Разрешите, я пройду? Где мы можем поговорить, чтобы нам никто не мешал?
– Так проходите в гостиную… А можно, я тоже буду присутствовать?
– Нет. Мне бы хотелось поговорить с вашей дочерью. Наедине.
– Да? Ну ладно, что ж… А я на кухне буду, если что…
Это «если что» предназначалось Нинель, по всей видимости. Мол, доченька, я всегда рядом, я тебя в обиду не дам.
Нинель фыркнула, развернулась, ушла в гостиную. Иван Александрович последовал за ней, сел в кресло, проговорил деловито, указывая ладонью на диван:
– Садитесь, Нинель. Разговор у нас будет долгим и трудным. Садитесь.
– Да о чем нам с вами разговаривать, не понимаю? – дернула плечом Нинель, но все же села, скорбно поджав губы и глядя в сторону. Видно было, что она очень нервничает, хотя и старается быть недовольной и равнодушной.
– О чем нам говорить, спрашиваете? Да о том, что вы очень виноваты перед своей дочерью, Нинель. О том, как она живет в том аду, который вы ей устроили.
– Я?! Я устроила ей ад? Да о чем вы вообще говорите?! Выходит, это я во всем виновата, да? Очень даже интересно, как вы все повернули!
– Да, виноваты. Неужели вы сами этого не осознаете, Нинель?
– А что такое я осознать должна? То осознать, что осталась после развода совсем одна, с ребенком на руках? Что моему бывшему мужу не было до нас никакого дела? Что испортил жизнь и мне, и моей дочери? Это я должна осознать, по-вашему? А может, мне надо вам рассказать, как я болела, как мучилась одна, как мы бедствовали? Я ведь даже от алиментов отказалась, мне ничего от него не надо было!
– Ну это неправда, допустим… От алиментов вы отказались по другой причине. Сумма, которую он вам выплачивал, была гораздо больше размера назначенных алиментов.
– Мне он ничего не выплачивал, между прочим!
– Ну не вам… Маме вашей на счет переводил.
– Тогда с мамой и разговаривайте! Я тут при чем? И вообще… Почему вы наши деньги считаете? Вы лучше посчитайте, сколько мой бывший муж зарабатывает, какие доходы ему фирма приносит! Да, он переводит моей маме на счет деньги… Но это же крохи по сравнению с тем, сколько он имеет!
– Насколько я понимаю, согласно этим «крохам» вы имеете возможность не работать, ведь так?
– Да, я не работаю… И что? У меня здоровье подорвано, и в этом мой бывший муж виноват… Не я же его бросила, а он меня!
– Да, трудно с вами, Нинель… Значит, до сих пор не простили мужу обиды. До сих пор ее в себе носите, расстаться с ней не можете. И периодически выплескиваете ее на дочь, ведь так? Рассказываете ей про отца-предателя, жалуетесь на свою горькую судьбу. Проклинаете. Живете в этом, подпитываете сами себя злобной энергией. Нина в этом аду ежедневно пребывает, ежечасно. Вам самой не страшно, а, Нинель?
– Нет, а как вы хотели? – удивленно приподняла брови Нинель. – Он, значит, будет жить счастливо с новой женой, а наша с дочерью жизнь пусть под откос катится? Или что я должна была еще сделать? У него новая счастливая жизнь, еще ему и дочку подай, да? Пусть будет все для полного счастья? Пусть они любят друг друга, пусть общаются? А как же тогда я? Меня и вовсе перечеркнуть можно, будто и не было? Ну уж нет… Если ушел, то пусть тогда без дочери остается! За все надо платить! Вот пусть и платит! Что, разве
