воду могла попасть синильная кислота.
Нина остановилась, смотрела на него с тихим ужасом в глазах. Потом проговорила едва слышно:
– Нет, что вы, это же неправда… Это я… Я все сделала… Я…
– Да знаю, знаю. Но пусть будет так. Ольга так решила. Простила она тебя, понимаешь? Любит, стало быть.
– Нет, не надо так… Что вы, я не хочу… Лучше арестуйте меня, пожалуйста!
– Нет, милая моя. Хочешь не хочешь, а придется это принять. Придется жить с этим, ничего не поделаешь.
– А как?! Как мне теперь жить? Я не могу… Не могу, не могу, не могу!
Она вдруг разрыдалась отчаянно, и ему пришлось обнять ее, похлопать по спине успокаивающе:
– Тихо, тихо, не кричи… Вон уже прохожие на нас оборачиваются. Тихо, тихо…
– Да как вы не понимаете, что уже не могу… Не могу так… У меня внутри все болит… Я хочу, чтобы меня судили, потому что… Я знаю теперь…
– Не будут тебя судить. Ольга так решила. И тебе придется принять ее прощение. Да, принять трудно, я понимаю. Принимать прощение бывает труднее, чем принимать наказание.
– Нет, я не хочу! Не могу! Лучше меня в тюрьму посадите!
– Ну хватит! Заладила! – уже сердито произнес Иван Александрович, сильно встряхнув Нину за плечи. – Да и что ты от меня хочешь, в конце концов? Да, я тоже так рассудил, как и Ольга! Я принял ее показания, зафиксировал. На завод, где воду по бутылкам разливают, бумагу отошлю. Представляешь, как они там удивятся? Но это ничего, посуетятся и замнут дело. А ты, стало быть, живи дальше, учись сама любить и ценить любовь других к себе. Поняла? Просеивай сквозь сито хорошее и плохое, выводы делай. Не маленькая уже.
– Нет… У меня не получится. Я сама себя ненавижу…
– Не ной! Просто живи так, чтобы самой за себя не стыдно было! Я думаю, у тебя получится, эвон, как тебя переколбасило-то… Как того Раскольникова, помнишь такого? В школе «Преступление и наказание» проходили? Того и гляди побежишь сейчас на площадь да бухнешься на колени, да начнешь лоб разбивать поклонами в покаянии. Ну вот, улыбнулась, уже хорошо…
– Спасибо вам, Иван Александрович… – произнесла Нина сквозь слезы и добавила едва слышно: – Я обещаю вам… Обещаю…
– Да не надо мне ничего обещать. Ты лучше сама себе обещай, ладно? Считай, что ты урок получила на всю жизнь. И только начала его учить. Все еще впереди, учти… О, а вот и мой автобус! Ладно, побежал я… Пока…
Нина стояла, смотрела, как он бежит неловко, как пытается втиснуться в переполненный автобус. Потом услышала, как зазвонил в кармане телефон. Ответила, утирая ладошкой мокрую щеку:
– Да, пап…
– Ты что плачешь, Нина?
– Нет… Я уже не плачу. А можно, я сейчас к тете Оле приеду? Только за блинчиками домой забегу… Она просила… Бабушка сделала блинчики с творогом.
– Конечно, можно. Она рада будет. Приезжай.
Нина снова вытерла ладошкой щеку, улыбнулась. Павел тоже улыбнулся, и даже в сердце что-то кольнуло – голос у дочери был совсем другим… Наверное, это не сердце сейчас кольнуло, а счастье так в груди ворохнулось?
Иван Александрович, стоя у заднего окна автобуса, тоже видел, как Нина улыбнулась. Подумал вдруг – надо же, каким стало зорким зрение к старости! А близко уже ни черта не видит, надо очки надевать…
В кармане куртки зазвонил телефон. Глянул на дисплей – испугался и удивился одновременно. Юра! Сам позвонил вдруг!
И ответил очень осторожно, будто боялся, что сын передумает и нажмет на кнопку отбоя:
– Да, Юр…
– Слушай, отец… Я тут очень много думал… Наверное, я был не прав, отвергая тебя. Ты же все равно мой отец… А мои дети – твои внуки. Я не имею права… В общем, если хочешь, приходи завтра на день рождения моего сына в кафе «Ромашка». Мы все там к двенадцати будем. Знаешь, где это?
– Найду, Юр… Конечно, я приду. Спасибо тебе, сынок…
– Ну ладно, тогда до встречи. Пока, пап!
– Пока, сын…
Он сунул телефон в карман, вздохнул слезно, пошатнулся слегка. Стоящая рядом девушка спросила испуганно:
– Вам плохо, да?
Он улыбнулся в ответ, проговорил тихо:
– Нет, мне очень хорошо, милая. Мне очень, очень хорошо. Спасибо…
