вообще не поймает его, и он погибнет в западне.
Животное прыгнуло на выступ, но упало и кувырком покатилось вниз, прямо в руки скалолазу! Тот отнес ягненка на восточную сторону западни и вытолкнул его за порог, где он помчался к своей матери, и они вдвоем как ни в чем ни бывало неторопливо побрели на восток вдоль скал.
Скалолаз пошел на западную сторону западни, где ранее приземлился, и через мгновение его уже тянули на канате наверх; западня опустела. Когда скалолаз на сажень уже поднялся вверх, послышались крики, лай и вслед за ними – эхо. Но что необычно – крик слышится только после того, как скалолаза начинают тащить вверх! Скорее всего, кричал сам поднимающийся, призывая своих спутников начинать тянуть канат, просто мы не услышали его голос, пока скалолаз не трогался с места, – как будто звук отправился с задержкой. Или он шел до нас так долго? Я раньше никогда не замечал такого. Мы, не сводя глаз, смотрели на скалолаза, медленно поднимающегося вверх вдоль скалы, – это было как в поэме. И вот теперь он поднялся до уступа, где его ждали товарищи.
Вскоре люди на гребне скалы начали затаскивать вверх одного из стоящих на уступе, и сразу после этого послышался крик и собачий лай, отражавшиеся эхом в горах. Потом поочередно вытащили наверх второго и третьего скалолазов. Мы следили за этим, затаив дыхание, будто слыша голоса из другого мира. Ведь это одно и то же. Крик слышался всегда после того, как начинали затаскивать одного из скалолазов наверх. Не вызывает сомнений, что звук преодолевает большое расстояние. А я раньше считал, что он слышится сразу в момент произнесения. Было бы интересно знать, с какой скоростью распространяется звук. После этого меня осенило: если человек, которого поднимают на канате вверх, махал бы белым платком одновременно с криком, а у нас были бы часы с секундной стрелкой, то можно было бы засечь, как долго звук идет от скалолаза до нас. Часы с секундной стрелкой были самой роскошной вещью в мире, не считая компаса. Никогда я не наберу столько шерсти на лугу, чтобы купить такие часы. А следом за той догадкой меня постигла еще одна: если бы мы знали, сколько саженей звук преодолевает за секунду, то узнали бы расстояние от того места, где людей затаскивали наверх, до нас, стоявших на склоне Хамарсбакки. А если кто-нибудь помахал бы белым платком на пляжном гребне рядом с Хали, одновременно издав крик, то я, будь у меня часы с секундной стрелкой, знал бы, на сколько саженей он отстоит от нашего хутора. Часы с секундной стрелкой! Но, наверное, в «Народной энциклопедии» написано, с какой скоростью распространяется звук? Разносится ли он с одинаковой скоростью по ветру и против него? Возможно, лучше всего замерять его скорость при штиле? Когда меня осенила эта догадка, у меня в голове как будто развеялись тучи. Остались лишь два вопроса-облачка: с какой скоростью распространяется звук и одинакова ли она при штиле и ветре.
Вот теперь все скалолазы сидят на гребне скалы. Они наверняка расспрашивают того, кто спустился в западню, была ли там овца с ягненком или две взрослые овцы, кому они принадлежат, насколько легко ему удалось их поймать, не отощали ли они в изоляции, не выросли ли у ягненка большие рога, убежали ли они, когда выбрались из западни… Возможно, они еще посмотрят, не прибило ли чего к берегу? Может быть, большое бревно. Или бочку? Пустую? С коньяком? Или отборным вином? Не исключено, что это будет буй. Или что-то, что они не смогут распознать.
Мужчины встали и пошли вереницей на запад от Роутаргиля. Мы задержались на Хамарсбакки, чтобы посмотреть, как они будут перебираться через ущелье. У них это получилось, и они двинулись на запад, в ущелье Гапи. Теперь больше нет ничего интересного, на что можно было бы смотреть, и мы тоже пошли на запад, на склон Тейгабакки. Остаток дня будет скучным. На восточном дворе в Хали кто-то стоит. Это моя мать. Гвюдлейв рядом с загоном смотрит вдаль. Мы подошли к ней.
– У них все получилось на скалах, – сказала Гвюдлейв.
– Ага, – ответили мы.
– Они освободили овец из западни.
– Ага, – сказали мы в ответ.
– Вы видели, были ли это взрослые овцы?
– Это была овца с ягненком, – ответили мы.
– А кто ее хозяин?
– Черт его знает. – Я при этом добавил: – Я думаю, что сам дьявол.
– Не ругайся так, мальчик! Скалолазы сошли вниз к уступам Гапараукир.
– Они уже в самом низу.
– Дааа… Какая сейчас хорошая погода, – произнесла Гвюдлейв, и в голосе ее прозвучала благодарность Провидению.
– Ага, – был наш ответ.
После этого она довела нас до дорожки хутора, дав каждому по половинке лепешки, смазанной маслом, – знатное угощение, ведь лепешки в то время были особым деликатесом. Гвюдлейв всегда была радостна и приветлива, в одном и том же настроении, и частенько угощала детей чем-нибудь вкусным, когда они заходили в Герди. Мы поедали лепешки, стоя на дорожке. А после этого устроили соревнование: кто дальше всех прыгнет от сеновала в Герди.
Вскоре скалолазы уже спустились вниз к ручью Вёд. Мы подбежали к ним у холма Гердисбали.
– Чья это была овца? – спросили мы.
– А, это овца Грёнволя из Сльетталейти, – ответил дядя Тоураринн.
– Вы не видели, что-нибудь прибило к берегу?
– Ни единой спички.
Собаки уже не были столь разговорчивы, как в самом начале путешествия на гору. Напротив, они выглядели пристыженными и с неохотой смотрели на нас. Их обманули, не дав им поучаствовать в олимпиаде!
23
На горных склонах над хуторами Брейдабольс-стадюра в разных местах лежало несколько валунов – самых разных размеров, но не слишком крупных. Когда-то они переехали на нынешнее место со скал, но это было еще до меня и даже до старухи Оддни; наверное, некоторые пролежали там много веков. В точности этого никто не знал.
Я иногда думал, что было бы интересно выяснить, когда каждый из валунов попал на склон, в каком году и в каком дне месяца, какой это был день недели, случилось ли это днем или ночью, через какие ориентиры тогда проходило солнце или созвездие Плеяд, с какой скалы свалились эти камни, был ли в момент, когда они падали, слышен грохот, остались ли от них глубокие борозды на склонах, какая в то время была погода, кто жил в Хали, чем занимался и что ел, всем ли хватало
