В начале царствования Анны Иоанновны имя «вдовствующей императрицы» практически исчезло из донесений иностранных послов. У них больше не было повода вспоминать ее; стало очевидно, что ни в какой борьбе между «верховниками» и шляхетством или в раскладах придворных партий она не участвовала. В отличие от гофмаршала ее двора генерал-майора Ивана Измайлова, не удержавшегося от общего обсуждения формы будущего правления. Правда, он повел себя осторожно и примкнул к «компромиссному», по определению исследователей, «проекту 15-ти». Царица Евдокия жила своей частной жизнью, но ее статус по принадлежности к царской фамилии в Российской империи был таков, что до конца она так и не была оставлена в покое. В самом конце декабря 1730 года случилось трагическое происшествие, когда карета императрицы Анны Иоанновны, возвращавшейся из дворца в Измайлово, едва не попала во внезапно образовавшийся провал на дороге, которой она обычно ездила. Не обошлось без жертв. На передней карете ехал в тот день князь Голицын с женой. Лошади, почуяв опасность, встали перед провалом, но кучер, помня, что за ним едет вся кавалькада, погнал карету вперед, и повозка прямо на глазах императрицы Анны Иоанновны и ее свиты рухнула вниз. Французский посланник Маньян, сопровождавший императрицу в тот злополучный день, описал, как выпрыгивала из своей кареты княгиня Голицына и как не успел сделать это ее муж, которого увлекло в провал. Очевидцы решили, что то была намеренно подстроенная ловушка, так как в провале оказались бревна и «глыбы камней». Был устроен розыск, начались аресты, и в это тревожное время к французскому двору ушло донесение с совершенно невероятными предположениями. Жан Батист Маньян возложил вину в «покушении» не на кого иного… как на царицу Евдокию. «Общее мнение, что это гнусное злоумышление, — писал он, — является следствием беспокойного и склонного к смутам характера вдовствующей императрицы Евдокии Феодоровны; это было бы уже не первым заговором, затевавшимся ею по смерти царя Петра I». Конечно, это утверждение можно оставить на совести французского посланника Маньяна, так далеко оно от действительности. Но само происшествие повлияло на двор императрицы Анны Иоанновны. Она и раньше чувствовала себя неуютно в «древней столице», поэтому приняла решение вернуться в столицу новую — Санкт-Петербург.
Оставленная в Москве царица Евдокия Федоровна умерла 27 августа 1731 года. «Государыня, де, царица Евдокея Феодоровна от сея временныя в вечную жизнь отыде сего августа в 27 число, в первом на десять часу по полуночи, — показывал камер-юнкер Алексей Лопухин в расспросе в Канцелярии тайных разыскных дел. — А до кончины, де, своей была в памяти, и говорить перестала только за час, или меньше, до кончины, и тогда, де, приобщилась Святых Тайн, и при самой, де, ея государыни кончине был отец ея духовный, Андроничья монастыря архмандрит Клеоник, да доктор Тельс, который обнадеживал, что у ней, государыни, пульс хорош; при том же были женские персоны и Новодевическая игуменья». Эти «женские персоны» в показании «заведующего канцелярией царицы» камер-юнкера Алексея Лопухина тоже названы: он говорил, что «в комнатех при ней, государыни, жили безъотлучно: княгиня Настасья Лобанова, княгиня Настасья Троекурова да казначея Ульяна Дивова, старица Ефросинья, карлица Агафья». Да, та самая карлица Агафья, вместе с царицей Евдокией, молодой, отверженной женой Петра I уехавшая в ссылку в Суздаль, последовавшая за нею в Ладогу и Шлиссельбург и остававшаяся рядом до ее смертного конца.
Смерть царицы Евдокии была государственным делом. В тот же день 27 августа в Новодевичий монастырь явился известный глава Канцелярии тайных дел Андрей Иванович Ушаков. Он принял у казначеи и Алексея Лопухина имущество царицы — лари, сундуки и прочее, собранное в одной палате, и запечатал его своей печатью. Была назначена особая погребальная комиссия во главе с входившим в фавор после событий с «затейкой верховников» 1730 года действительным статским советником Василием Никитичем Татищевым, ставшим главным церемониймейстером императрицы Анны Иоанновны. Получалось, что первый русский историк XVIII века хоронил последнюю московскую царицу XVII века. Уже 27 августа Татищев получил из Канцелярии тайных дел тысячу рублей. Ему и пришлось исполнить все положенные обязанности по «печальной комиссии» о погребении царицы Евдокии. Судя по всему, ввиду продолжительной болезни, уже заранее было обговорено, что жена Петра I будет похоронена не в Вознесенском монастыре в Кремле и не рядом со своими родителями в Андрониковом монастыре, которому она завещала большую сумму денег на строительство. Последним пристанищем царицы Евдокии стал Новодевичий монастырь, где ей довелось провести остаток жизни. Могила ее оказалась на почетном месте в Смоленском соборе, рядом с погребением еще одной жертвы царя Петра — царевны Софьи.
На гробнице царицы Евдокии было написано: «Лета 7239, а от Рождества Христова 1731 году, преставися, августа 27, раба Божия, благоверная государыня царица и великая княгиня Евдокия Феодоровна, урожденная Лопухина, супруга императора Петра Великого, от коего родились царевичи Алексей и Александр Петровичи. В иноческий образ пострижена она в Покровском девичьем монастыре, что в Суздале, 1695 года[55], а в 1727 году, по указу внука своего, императора Петра И-го, переведена в сей монастырь, где и погребена в 60 лето от рождения, и тезоименитство ея 4 августа».[56]
Неизвестно, заметил ли двор Анны Иоанновны кончину бывшей царицы Евдокии. Во всяком случае, траур по этому поводу не объявлялся. 1 сентября 1727 года (когда известие о смерти бывшей жены Петра I дошло в Санкт-Петербург) было указано принять все ее имущество во дворец. Только в отношении собственных денег царицы Евдокии была выполнена ее последняя воля. Указ императрицы Анны Иоанновны 16 декабря 1731 года гласил: «Указали мы из остаточных денег после царицы иноки Елены Феодоровны дать сестре ея, княгине Настасье Лобановой, тысячу рублев, племяннице ея, Авдотье Лопухиной, две тысячи рублев, Ирине Шереметевой тысячу рублев, остальные мелкие две тысячи двести шестдесят семь рублев три копейки, да червонных двойных пятьдесят шесть, одинаких десять княгине Татьяне Голицыной».
Последние долги царицы Евдокии на земле были отданы, перепись оставшихся «пожитков» составлена, скреплена Ушаковым и передана вместе с принадлежавшими ей образами, книгами, тканями, украшениями и посудой в Московскую дворцовую канцелярию. Смотреть на этот перечень имущества, оставленного человеком на земле, трудно. И взгляд почему-то цепляется за мелочи, вроде серебряного кофейника и «меленки кофейной». Тогда, оторвавшись от архивной бумаги, можно представить себе какой-нибудь один день царицы Евдокии Федоровны, принимавшей гостей у себя в келье и угощавшей их с шутками заморским «кофием». Сколько могло быть тогда еще жизни, сколько радости там, где обычно думают, что уже и не было никакого счастья…
