Книга Кого не взяли на небо - Клим Мглин

Коридор, хранящий следы тяжёлого боя, перешедшего в кровавую рукопашную свалку, упирается в стену. Там, за поворотом должно находиться некое помещение, где, судя по всему заперлись выжившие. Я поднимаю автомат и даю короткую очередь в темноту.

— Открывай, русские пришли, — ору сиплым голосом, после чего разряжаю ракетницу прямо перед собой.

Коридор впереди окрашивается зелёным мерцающим светом. Заряжаю ещё раз и опять нажимаю на спусковой крючок. Тоннель окрашивается красненьким.

В коридорах тишина. Капает вода и, кажется, кто-то стонет.

Так и стоим, не рискуя завернуть за поворот, как вдруг до нас докатывается отзвук одинокого взрыва. Последняя граната Дайпатрона, и я готов побиться об заклад — её он не кинул.

— У нас где-то две минуты, — вопросительным тоном оповещает всех Упырь, смотря на меня и Горе.

Мы киваем, Упырь кивает сам себе, и отодвинув меня с привязанной Лещавой, направляется за поворот.

— Хохлатые, блядь, — его голос многократно отражается эхом от бетонных стен, — Чипу и Дейлу не до вас — хомяки однополый брак замутили. Если кто вам и поможет, то это мы, москали ватные. Ни разу не вижу белых капитуляционных флагов, или хотя бы фигуристой матрёшки, с борщом и караваем. Открывайте, мать вашу, у нас кузнечики на хвосте.

Мы, замершие за поворотом, слышим какой-то лязг, скрип и топот ног, грохочущих по стальному настилу пола кованными тяжёлыми ботинками. Выжившие проснулись. Я эффектно возникаю из-за угла, сопровождаемый остатками банды.

— Героям слава!

Мы с Лещавой замираем, синхронно воздев вверх руки в римском салюте.

Очкастый жирдяй в красной фланелевой рубахе и линялых широких джинсах, спешащий нам навстречу, останавливается, трагически сморщенное лицо светлеет, а трясущиеся щёки ползут в стороны, демонстрируя нерешительную улыбку. Скалятся и четверо встречающих нас бойцов: пожилые мужики, предплечья которых лежат на штурмовых винтовках, акцентируя наше внимание на свободных и пустых ладонях.

— Хой! — хором отвечают враги на наше приветствие.

Самый старый из них — здоровый кабанище, под два метра ростом, удивлённо разглядывает мою рожу, задирая вверх седую голову. Потом протягивает мне квадратную и плоскую, как камбала, флягу, объёмом в пару кварт.

Я принимаю подношение. Отвинчиваю крышечку, что повисает на изящной цепочке и, сделав небольшой глоток, передаю сосуд за спину, Лещавая ловит его обеими дрожащими руками и пару раз булькает, после чего заходится приступом сухого, лающего кашля. Но это не потому, что бурбон говёный. Джим Бим, он и в Африке — Джим Бим. Херово ей. Пузо распорото, но подлатать можно, и надежда имеется. Но долбаный яд урезает её шансы. Ей, конечно поменьше, чем Дайпатрону досталось, но всё же.

Так мы и стоим: недавние враги, а теперь просто люди, забывающие раздоры и сбивающиеся в стаю себе подобных перед лицом чего-то пугающего и необъяснимого. Мы молча пыримся друг на друга, но приближающийся треск и скрежет заставляет всех прервать эту игру в гляделки.

Двое из встречающих нас бойцов выдвигаются вперёд и занимают позицию на повороте, откуда мы только что вырулили, а толстяк, вновь одевший маску скорби и страха, нервно машет нам рукой, и устремляется вперёд, показывая путь.

Впереди раздвижные двери, подходы к которым преграждают ещё две автоматические турели, чем-то неуловимо напоминающие двух Буратин. Роботы стоят на тоненьких стальных лапках, похожие на страусиные, склонив к полу головы, увенчанные длинными носами — дулами мощных пулемётов, и многозначительно перемигиваются разноцветными лампочками. Я таких только в кино видел. Made in USA. Двери раздвигаются с жутким лязгом и скрипом, мы заходим, бойцы прикрытия покидают свои позиции и что есть духу несутся к нам, сзади них трещит крыльями и скрежещет когтищами приближающийся рой.

Прямо по курсу — полукруглая стена из монолитного железобетона, в середине которой — выпуклый прозрачный экран. Это ещё одни раздвижные двери.

За бронестеклом — человек в камуфляже.

Мы дожидаемся бегущих солдат и вручную задвигаем двери — лампочки, ввинченные в стены, ярко горят, но автоматика ворот не работает. Накидываем массивную щеколду и стоим, прислушиваемся, передавая по кругу квадрат фляги. Фигура за прозрачным, освещённым изнутри бронестеклом, тоже замерла. Толстенная бронированная дверь, явно способная выдержать кое-что посерьёзней автоматной пули, звукоизоляцию имеет никакую. Мы отчётливо слышим треск крыльев: он напоминает хруст рвущейся материи, и вязкий гул — трупы, покрывающие стальные пластины пола, глушат собой удары когтей бегущих тварей.

И вот тут один из двух Буратин впервые подаёт голос.

Потом второй, и высокий старик, что поднёс нам бурбон, удовлетворённо кивает головой. Наши бывшие враги заметно расслабляются, и я вынужден довериться их шаткому спокойствию и поверить, что здесь, под прикрытием умного американского оружия, мы в относительной безопасности. И ещё это очень сильно смахивает на западню.

* * *

— Выход конечно есть, сержант. Нельзя человеку оказываться в положении «выхода нет». В этом плане офицерам легче, чем обычным смертным — у них всегда имеется при себе табельное оружие. Конечно же отсюда есть ещё один выход. Мы и не надеялись, что вы прорвётесь сюда без потерь, а потом мы все вместе ещё раз проделаем этот путь назад. Окажись мы здесь заперты, я бы допил весь бурбон, а потом пустил себе пулю в висок. А не воспользовались мы аварийным выходом, потому как идти совершенно некуда. Мы, видишь ли, всё ещё на службе, и если покинем позиции, получим статус дезертиров. Хм, кстати, надо бы официально сдаться тебе в плен и этим успокоить свою совесть офицера.

— То есть мы могли бы проникнуть сюда аварийным лифтом, избежав потерь? — я угрожающе сжимаю пустой стакан.

— Лифт на то и аварийный, что работает только один раз и в одну сторону, — он кажет вверх грязным пальцем, — Он, блядь, навроде парашюта, только вверх.

Я двигаю свой стакан в его сторону.

Подполковник Свиздарик — седой бугай, ростом всего на голову ниже меня, сворачивает бутылке голову и неряшливо плескает бурбон в грязные стаканы, что сгрудились на столе. Он первым поднимает сосуд и свидетельствует своё почтение, выраженное лёгким кивком головы, лишь американскому офицеру. После чего залпом осушает стакан и ждёт, пока выпью я — хочет ещё что-то сказать.

Но я не спешу.

Американскому полковнику достаётся лёгкий полупоклон, и она понимает, что знаки почтения оказаны ей лишь по причине воспитанности собравшихся здесь джентльменов.

Прежде, чем прикончить бурбон, я встречаюсь глазами со всеми солдатами — и со своими и с чужими, и все поднимают свои стаканы. Заупокойный тост озвучен тягостной тишиной, мы выпиваем молча.