пять-шесть раз.
Махидиль с Гульхайри стояли на бьефе плотины и любовались низвержением воды, которая падала вниз между бетонными гребнями. Вода шумела так гулко — кричи, все равно не слышно. А ведь бетонные ворота открыты только наполовину. Открой их настежь, и гул воды еще больше усилится. Словно из-под ног с ржанием выскакивает великое множество быстрых коней и, распустив свои белые гривы, несется вперед. Из-под копыт вылетают жемчужные бусы. Серебряный туман из водяной пыли повисает в воздухе радугой. Жемчужинки, резвясь, взлетают, касаясь лица.
Махидиль представлялись ожившие поля, сады, пастбища. По огромному каналу бежит вода, зеленеет бывшая пустыня. Через много-много лет возникнут новые легенды. Легенды о строителях канала!
...Как прекрасны берега Аму! Стеной стоят густые заросли кустарника. Рядом тугайный лес, манящий своим таинственным мраком.
Молодые люди шли по берегу гулкой реки, потом незаметно для себя углубились в лес по узким тропкам, что вились между кустов, и вышли на зеленую поляну. Солнце своими лучами, словно ладонями, поглаживает траву. Теплый ветерок покачивает листву. Поют жаворонки, свистят перепелки.
Есть еще не хотелось. Алеша тронул струны гитары, и сразу же образовался кружок. Под гитару не получалось веселых песен, и Алеша, отложив ее, взялся за баян. С таким парнем не заскучаешь.
С реки раздался призывный гудок: Махидиль с Музаффаром, никому ничего не сказав, пошли на пристань и выпросили у рыбаков катер. Беленький, только что из ремонта, он сверкал на солнце.
Молодые люди бросились к трапу. Ожила, заговорила палуба. Дав длинный гудок, катер отчалил. Как почетный эскорт, его сопровождали чайки. Прокрякали утки, будто пожелали счастливого плавания. Глядишь на развертывающийся простор, на нескончаемую степь и высокое голубое небо — и хочется совершить необыкновенное...
Махидиль стояла на носу. Катер шел против течения, поэтому казалось, что вода бежит на него прямо с неба. Напор ее был велик, и небольшое суденышко пыхтело изо всех сил, разрезая волны.
Загремела музыка. Начались танцы. К Махидиль подошел Надыр, и они закружились в вальсе. Где этот парень, с виду такой неотесанный, так легко и хорошо научился танцевать? И глазищи у него завораживающие. Недаром Гульхайри полюбила его. Махидиль улыбалась Надыру, а думала не о нем, а о Латифджане. И еще о том, почему так нелепо устроен мир, почему тот, кто дорог тебе, недосягаемо далеко...
На середину выходили и те, кто вовсе не умел танцевать. Выходили просто подурачиться. И только один человек сидел на краю палубы и неотрывно глядел на воду. Махидиль позвала:
— Музаффар!
Он не услышал.
Почему он один? Махидиль огляделась по сторонам. Она искала Зубайду. Но ее не было. Не было и Хашима.
III
Зубайда и Хашим остались на берегу. Они углубились в лес и не заметили, как потеряли всю компанию.
— Ой, посмотрите, что это? Какая-то странная штука! — воскликнула Зубайда, указывая не то на мешочек, не то на варежку, висевшую на нижней ветке кустарника.
Хашим потянул мешочек и оторвал его от ветки.
— Там, кажется, что-то есть, — сказал он.
С одной стороны мешок был вроде бы зашит, с другой — торчала трубочка. Зубайда подбежала, заглянула в трубочку и всплеснула руками:
— Там птенцы!
Еще не окрепшие, крошечные комочки разевали клювики.
— Это, по-моему, птенцы ремеза, — сказал Хашим. — Родители наверняка где-то поблизости.
И действительно, рядом отчаянно чирикали два тоненьких голоска. Самих птичек видно не было.
— Зачем сорвали? Быстренько повесьте на место, — заволновалась Зубайда.
— Нитка нужна.
Нашлась и нитка, Зубайда выдернула ее из подола платья. И вот уже мешочек висит на месте.
Они спрятались и стали наблюдать. Сразу же прилетели птички и опустились возле гнезда, огляделись, затем по очереди побывали в мешочке.
Зубайда радовалась, что не пошла со всеми. Когда еще увидишь такие удивительные вещи?
Почва под ногами зыбкая. Надо идти осторожно, а то попадешь в топь. И все-таки они забрались далеко. Ни шума реки, ни голосов. Тишина. Чем дальше они шли, тем более зыбкой становилась земля, захлюпала вода, и вскоре показалось огромное пойменное озеро, берега которого поросли высокими камышами, шумевшими, подобно лесу.
На воде что-то плавало.
— Это гнезда нырков, — сказала Зубайда. — Их называют еще чомгами, а в народе — поганками. Мясо у них несъедобное. Я читала об этом.
— Достать? — предложил Хашим.
— Нет. Это только кажется, что они свободно плавают, но на самом деле под водой они к чему-нибудь прикреплены.
Гнездо, мастерски сплетенное из кусочков камыша, напоминало таз. Таз покачивался на воде, но не уплывал.
— Нет ли там яиц? — спросил Хашим.
— Нет. Они кладут яйца в мае, а в июне уже выводятся птенцы.
— Сейчас же июнь. Значит, птенцы где-то поблизости.
Зашелестели, зашумели камыши, и показалась птица, напоминающая рябую курицу.
— Вот, говорил же я!
Чомга прокричала: «Караул, караул!»
И отовсюду ей стали отвечать: «Караул, караул!»
— Ой, идите сюда, Хашим-ака, идите скорее! — позвала Зубайда, прошедшая вперед.
— Где вы? — Хашим огляделся.
Добраться до Зубайды было не так-то просто. Он подвернул брюки и зашлепал по воде. Зубайда любовалась птенцами, которые с писком плавали рядом. Испугавшись тени человека, они поспешили спрятаться в густых зарослях камыша. Поодаль раздался встревоженный голос их матери: «Гек-гек-гек?» Она будто спрашивала: что, мол, случилось?
Красивая птица, не похожая ни на кур, ни на уток, выплыла из зарослей. На красной головке с черным ободком — венчик из светлых перьев. Она гордо держала ее на длинной белой шее и, замахиваясь клювом, как копьем, крутилась на месте.
— Нервничает, — сказал Хашим.
Птица звала к себе птенцов. Увидев людей, она взлетела, распластав красивые крылья, и уже с воздуха призывала потомство: «Гек-гек-гек».
Пора было возвращаться, и Зубайда и Хашим повернули назад.
— До смерти пить хочется, — облизав высохшие губы, сказала Зубайда.
У Хашима тоже пересохло в горле.
— Неужели мы не встретим ни одного человека с водой?
— Не надейтесь. Кроме реки и кустарника, ничего здесь нет. Остается протянуть ноги. Через сто лет найдут наши скелеты. А еще
