раньше нами закусят вороны, — пошутил Хашим. Он обнял девушку за плечи и поцеловал.
Вскоре они вышли на берег Каракульского канала.
Веяло прохладой, но это не утоляло жажды. Хашим не знал, чего он больше хочет: обнять Зубайду или пить.
— Ой, сон это или явь? — воскликнула вдруг девушка. — Посмотрите на ту шахскую крепость. Это, должно быть, резиденция райских стражников.
— Если стражники не окажутся скупыми, то они не пожалеют для нас пиалы воды.
— А если пожалеют, то мы сами найдем воду в раю. Вы заговорите стражников, а я проскользну внутрь.
— Так только черти пробирались туда, — захохотал Хашим.
Его смех разбудил белобородого старца, прикорнувшего на террасе чайханы полевого стана.
— Только было прилег, и задремал... Добро пожаловать, проходите, — пригласил старик.
— Салям алейкум, отец, — сказала девушка, — мы пришли к вам попросить напиться.
— Очень хорошо. Есть холодный чай. А хотите, дыней угощу.
Гости предпочли дыню. Старик нарезал дыню и наблюдал, как молодые люди с наслаждением ели ее.
— Сынок, вы со стройки?
— Да.
— Я так и подумал.
На стане было полито и от этого прохладно. Вокруг — хлопковые поля. Среди высокого, уже до колен, хлопчатника стрекотал трактор. Вперемежку раздавались голоса — то женский, то мужской. Журчала вода в арыках.
— Отец, что вы делаете в колхозе? — спросил Хашим.
— Я мираб, сынок.
— Разве в это время поливают хлопчатник?
— Поливаем. Сейчас самое время для полива. Днем и ночью поливаем.
— Беспокойная работенка.
— А где есть покой, сынок? Вот я с вами сижу, разговариваю, а мысли мои в поле. Не сходишь туда, не посмотришь — и душа не на месте.
— Трудно, трудно вам, отец.
— А где легко, сынок? Хлопок ведь капризен, требует внимания... Посидите, пока я осмотрю поле, потом чай заварю.
Старик пошел по борозде и спустился в безводный арык.
— Пошли, — сказал Хашим, поднимаясь.
— А чай не будем пить?
— Ну его! Давайте удерем.
— Ладно, — согласилась Зубайда. — А куда?
— В рай.
Они скрылись в тени густых плодовых деревьев.
Зубайда бежала, а Хашим догонял ее. Наконец, Зубайда устала и прислонилась спиной к яблоне.
— Нехорошо получилось, — сказала она подбежавшему Хашиму. — Старик вернется, увидит, что мы ушли не простившись, и обидится.
Вместо ответа Хашим притянул ее к себе.
— Не надо, — прошептала Зубайда.
Хашим стал целовать ее лицо, шею, плечи, грудь. Под ладонью Хашима билось сердце, словно цыпленок под скорлупой.
Девушка высвободилась и побежала, но скоро остановилась и опустилась на землю. От усталости и волнения у нее подкашивались ноги.
В саду было тихо и сумеречно, как под водой. Трава, покрытая сухой пылью, не шевелилась. Зубчатые тени раскачивались над головой Зубайды, падали на лицо.
Хашим сел рядом, положил руку ей на плечо. Зубайда прильнула к его груди.
— Я очень плохая, правда? — сказала она, перебирая пуговицы его рубашки. — Я никогда не думала, что буду встречаться с женатым человеком.
— В раю все разрешено.
В это время послышалась песня. Зубайда прислушалась.
— Гульхайри! — узнала она. — Кажется, они уже возвращаются. Если спросят, почему отстали, что мы ответим? Что они могут подумать?
— Какое нам дело, о чем они подумают! — Хашим крепче прижал ее к себе. Руки его спустились с ее плеч, обвили талию. Его тянуло к этой девушке. А чем все это может кончиться — не в его правилах думать.
— Мне стыдно перед Махидиль-апа, — сказала тихо Зубайда. — Стыдно обманывать ее.
— Не расстраивайся.
— Как же не расстраиваться? Мы с ней как сестры. Я не могу смотреть ей в глаза.
— Перейди в барак, где живет Гульхайри.
— Вам легко говорить. Зачем я буду ее обижать? Потом я ей сама все объясню. Она поймет. Она умная.
Хашим усмехнулся, но промолчал, вспомнив недавний разговор с Махидиль.
Со стороны реки раздался крик. Зубайда вздрогнула и поднялась.
— Что-то случилось! Идемте скорей!
Они бегом пустились к реке.
Молодые люди вернулись с речной прогулки и решили искупаться. Никого не остановила холодная вода. Охали и все-таки купались. Резвились, как малые дети.
Надыр погнался за Кулахмедом, но, доплыв до середины реки, вернулся. Боязно стало.
Гульхайри, наблюдавшая за ними, вдруг потеряла из вида Надыра и закричала, всполошив всех. Ее крик и услышали Зубайда и Хашим.
— Надыр, Надыр... — твердила Гульхайри, серая от испуга.
— Вот же он! — сказал кто-то, повернув ее за плечо и указывая на Надыра, который на берегу обтирался полотенцем.
Прибежали Зубайда с Хашимом, но все кругом уже смеялись над Гульхайри.
Кусты барбариса — вот где можно отдохнуть после купания. Ягоды, красневшие на ветках, покачивались на ветру, источая аромат. Скрипели пески по ту сторону реки. Легкий ветерок стелился по земле, унося зной. Хорошо бы помолчать и подумать о своем. Но разве дадут? Алеша затеял с кем-то спор: что такое счастье? А точнее — только ли в любви счастье?
— Человек счастлив своим местом в обществе, — решительно заявил Алеша. — Потерял свое место — и конец. Несчастнее человека нет. Каждый человек должен заниматься своим любимым делом. Только в этом настоящее счастье. Я так думаю. А насчет любви... — он поморщился и, не найдя, что сказать, снова сел на своего конька: — Я в одной книге прочитал такие слова: «Наслаждения, как бы их много ни было на одну жизнь, — это еще не счастье. Это только мишура и пыль с крыльев того неуловимого призрака, за которым упорно гонятся люди... Труд есть единственно достойное человека счастье». Ясно?
— А по-моему, — отозвался кто-то, — главное — больше денег заработать. Вот это, я понимаю, счастье. Наслаждайся на всю катушку. Я кончил.
— И хорошо сделал, — сказал Надыр. — Погонишься за длинным рублем, угодишь в тюрьму.
— Я говорю о честных деньгах.
— Честные, нечестные...
