Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
— Я носил ее еще в Лос-Аламосе, — объясняет Оппенгеймер.
Он высокий и тоненький до хрупкости, на его строгом лице выделяются длинный нос и яркие голубые глаза, одновременно хмурые и проникновенные.
Сидя за своим столом на фоне меловой доски, исписанной лабиринтом уравнений, Оппенгеймер курит сигарету за сигаретой и грызет ногти.
Он нервно поправляет воротник синей рубашки и вдруг вскакивает с места, взметнув тонкими, как спицы, руками, и начинает взад-вперед расхаживать по комнате.
Торопливо и немного истерично он бросает ей пару вопросов об инциденте на озере, но, изменив тон, участливо интересуется самочувствием Эйнштейна. Мими кажется немного странным, что до этого момента он, похоже, так и не справился о здоровье Альберта.
Она рассказывает ему про свой школьный проект.
— Вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?
— Спрашивайте меня о чем угодно, — говорит он, проявляя все свое обаяние.
Мими открывает блокнот.
— Что связывает вас с доктором Эйнштейном? — спрашивает она.
— Начнем с того, что и мои, и его предки — нерелигиозные евреи-ашкеназы.
— Вы по-прежнему занимаетесь физическими исследованиями?
— Нет. Теперь я всего лишь директор этого института. Естественно, я и журналы читаю, и вообще слежу за тем, что происходит в физике высоких энергий и квантовой теории поля. Неведение — мать страха.
— Вы чувствуете, что оказались за бортом, как и доктор Эйнштейн?
— Постольку-поскольку. Можно и так сказать. Хоть мы и принадлежим к разным поколениям, но да, я полагаю, у нас есть немало общего.
— Вы ведь впервые встретились около двадцати лет назад?
— В тридцать втором году в Калтехе. Мы действительно более или менее сдружились только в течение последних семи лет или около того, когда начали работать здесь, в институте. Он всегда меня очень поддерживал.
Вдруг Оппенгеймер замолкает. Он начинает издавать чудаковатые звуки, бормоча себе под нос что-то вроде «ним-ним-ним» и «хум-хум-хум».
— Вы слышали эту историю, как меня недавно отстранили от секретных разработок?
— Кое-что знаю.
— В прошлом году мне сказали, что мой допуск к секретной информации — ним-ним-ним — был отозван из-за того, что у кого-то возникли сомнения насчет моей лояльности. И тогда, воспользовавшись своим правом, я потребовал надлежащего слушания. К сожалению, после этого меня начали таскать в различные квазисудебные органы и устраивать там унизительные допросы. Конечно, они не могли обойти стороной и мое противостояние ускоренной программе разработки водородной бомбы, и мои контакты с коммунистами в тридцатых-сороковых годах. Доктор Эйнштейн встал на мою защиту.
— Именно тогда он сказал, что восхищается вами не только как ученым, но и как великим человеком?
— Да. Ним-ним-ним. Он очень великодушен. После этого я возглавил институт, продолжая писать статьи и читать лекции. Вы знаете, иногда на лекциях студенты мне аплодируют, выражая сочувствие и негодование по поводу того, как со мной обошлись. Но это не отменяет того, что мое легкое отношение, мое душевное спокойствие и мое счастье были попраны.
— Доктор Эйнштейн не считает легкость и счастье самоцелью. Как Шопенгауэр.
— Знаю, по его мнению, одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, — это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей. И мне близка эта позиция.
— Но ведь правда, что более двух десятилетий научное сообщество физиков-теоретиков игнорировало доктора Эйнштейна?
— Может, и так. Но это не мешает ему оставаться самым обаятельным человеком в мире именно потому, что он являет собой образец великого ученого. Пожалуй, ничего более великого миру видеть не доводилось.
— Если говорить о характере, в чем разница между вами и доктором Эйнштейном?
Оппенгеймер растягивает уголки рта в некое подобие улыбки.
— Я же не Зигмунд Фрейд. Но раз вы спрашиваете, я полагаю, что его окружает облако различных домыслов. Он был почти лишен хитрости и совершенно лишен светскости. В Англии сказали бы, что у него нет манер, а в Америке — что он плохо воспитан. Он даже не был столь хорошим скрипачом. Он не умел легко и непринужденно обращаться с государственными мужами и власть имущими. А я умею, потому что верю в дисциплину ума и тела. Хум-хум-хум. Дисциплина. Да. Авторитет. Дисциплина.
— И вы, стало быть, полагаетесь на истину авторитета?
— Да.
— А доктор Эйнштейн — нет?
Оппенгеймер смотрит на Мими с вымученной улыбкой. Закуривает очередную сигарету.
— Можно и так сказать.
— Этот факт как-нибудь повлиял на ваше решение участвовать в разработке ядерной бомбы?
— Дайте я сперва скажу кое-что другое. В «Бхагават-гите», индуистском священном писании, есть строчка. Она многое объясняет. Вишну уговаривает царевича Арджуну, чтобы тот выполнил свой долг. Чтобы впечатлить его, он принимает свое многорукое обличье и говорит: «Я — Смерть, великий разрушитель миров». Я полагаю, что все мы, так или иначе, подумали о чем-то подобном. Вы должны понять, что я выбрал место, где была создана ядерная бомба. К сорок пятому году высокая столовая гора стала домом для четырех с половиной тысяч душ, работающих над проектом. Все основные решения принимал лично я. И все они были правильными.
— Вам было страшно?
— А чего бояться? — Оппенгеймер стряхивает мизинцем пепел с горящей сигареты; Мими замечает, что от этой привычки на его пальце вырос бугорок.
Она спрашивает:
— Вы боялись, что бомба не сработает?
— Я боялся последствий, с которыми мы столкнемся, если она не сработает. Поймите одну простую вещь. Не сделать бомбу было невозможно.
— Это правда?
— В жизни трудно говорить правду. Правда зависит от случая. Подчас правда приходит неожиданным путем. Видите ли, правда и ложь иногда становятся синонимами. Но подлинная наука и технические решения дополняют друг друга. Если вы придумываете что-то действительно ценное, рано или поздно оно находит свое применение. А это уже высшее качество.
— Какое главное качество доктора Эйнштейна, я имею в виду то качество, которое исходит из его сердца?
Оппенгеймер глубоко затягивается своей сигаретой.
— Доброта и необыкновенная самобытность… ним-ним-ним… интеллектуальная, — говорит он. — Его понимание того, что ни один сигнал не может распространяться быстрее света. Его блестящая физическая концепция. Общая теория относительности. Открытие того, что световой луч будет искривляться в гравитационном поле…
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
