Я вытаскиваю маленькую коробку, в ней Девочки — Красная Шапочка с недобрым лицом и подозрительным содержимым лукошка — не иначе, она догнала и съела Волка, напрасно болтавшего о погоде с дерзкой девчонкой, Дюймовочка, безмятежная, как небо над дюнами Ютландии. Плохая копия Цветочницы. И Герда. Герда с широко распахнутыми серыми глазами, на ней коротковатые, словно подстреленные вещи и Красные Башмачки.
Деву-защитницу я вешаю неподалеку от Солдатика, она вращается на верёвочке и вот-вот — закатает рукава ещё выше, выдернет нитку из волос и ринется по всей ёлке, искать Кая, да вот только скинет перед этим Красные Башмачки.
Те самые, что бросила она в реку (плясали ли они в её руках?)…
Неподалеку от хозяйки ручьёв, что убивают зиму, я развешиваю снежных птиц — младших психопомпов воробьев, двоих снегирей, клёста, они висят между нею и ангелами — сражение между ними грядёт. Из ватной колыбели являются тяжелые и легкие цветы, серебряные и золотые, похожие на пряник, елочки, грибы — некоторые из них облупились, и конечно же ограда цветника Женщины, Которая Умела Колдовать — живая изгородь из толстого стекла бутылочно-зеленого цвета, разрисованная мальвами, шток-розами и «братчиками» — анютиными глазками.
В дверях раздается шорох, я оборачиваюсь — вокруг лесенки, шурша, словно прибой, расселось мышиное воинство, на вид их больше пяти десятков.
Мыши взволнованы, и я тоже. С минуту всё застывает в некоем желеобразном молчании, даже снежинки за окнами противостоят гравитации от любопытства.
Затем, среди серой массы мелькает знакомое красное пятнышко и кричит комариным голосом:
— Мы пришли!
«Грызуны в комнате, среди бела дня — это антисанитария» — думаю я. Вслух, я громким шепотом заявляю:
— Расступитесь, — и слезаю с лесенки.
Стараясь не шуметь, пересекаю комнату и плотно закрываю дверь: Кухонный Хищник, хоть и охотится на холодильник чаще чем на мышей, но не побрезговал бы самостоятельно явившимся обедом.
— Во имя Матери матерей, книги и благодати, — шепчу я замку и дверной ручке.
С минуту дверь кажется мне прозрачной, потом она как бы мутнеет, потом сливается с накатом в веселенькие ромашки…
Я сажусь на тёти-Женину тахту и поджимаю ноги. Мыши посматривают на меня внимательными агатовыми глазенками, некоторые сложили лапки и навострили аккуратные серые уши.
— Разделитесь на два отряда, — командую я. Мыши расступаются на пару бурых пятен. — Первый, марш на ёлку…
Раздается странный звук, вроде просыпали горох, это десятки мышиных лап пробегают по бумаге, на минутку мне кажется, что елка в ужасе поднимает ветви, будто благовоспитанная дама кринолины, с визгом: «Животная!!!».
Серые пятна выстраиваются цепочкой, раскачиваясь на хвойных лапах, словно комки пыли.
— Второй!!! — все так же сипло командую я. Моментально плотный комок мышей разматывается в тоненькую цепочку — змейку: голова ее у коробок, хвост — пара мышек у нижней ветки елочки.
За окном смущенно пробует голос синичка. Снег прошел. Вот-вот выглянет солнце. Грядет южный ветер, при нём, сообщает мой свежеобретенный Дар, колдуется хуже.
Я хлопаю в ладоши — мыши шустро и бесшумно принимаются за дело. Игрушки плывут к елке, словно кораблики Кристобаля Колона в поисках Великой Индии. Непослушный маковым лепестком мечется по еловым ветвям и что-то пищит, в руках у него крошечный белый листик: «Брунеллески какое-то», — беззлобно думаю я.
Мыши вскорости достигают нижних веток, затем «игрушки» пробегают, опасно балансируя, у самого ствола, и вот грызуны, ведомые попискиванием Непослушного, резво цепляют шары, колокольцы, фрукты и прочую дребедень на колючие лапы. Елочка временами возмущенно подрагивает, словно высокородная маркиза де… на балу, забывшая прихватить «чесальную палочку».
Несколько раз мышиная волна, увенчанная хрупкими стеклянными пузырями, штурмует елку. Непослушный сидит рядом с Дюймовочкой и тихонько гладит ее плечо. Крестообразная тень от оконного переплета еле заметно ползет по паркетинам. Бабушка включила воду в ванной, видимо решила сделать запас. Кто-то внизу, заслышав рев воды, радостно саданул по трубам. Трубы ответили кашлем, воды, видать, не последовало, так как трубам досталось еще раз, и еще, скорее всего безрезультатно, а у нас вода есть. «И ведь никакой личной выгоды!!!», — мрачно думаю я.
Мыши завершили инициацию ёлочки в ряды украшенных. Дерево стоит разряженное, словно византийская августа, и явно ждёт кавалера.
По пледу вскарабкался Непослушный, плащик его в двух местах изорвался, перо на берете обвисло.
— Вы славно потрудились! — сообщаю я серому племени. Мыши томно обвивают себя хвостами и внимательно смотрят на меня. — Награду я передам ему, — и я показываю пальцем на Непослушного. Мыши торжественно топорщат усы, Непослушный кланяется и вот-вот шаркнет лапкой.
— Гакхххх, — раздается у меня над ухом. Мыши бросаются врассыпную и становится ясно, что бабушку я недооценил, несколько минут лже-стена корчится, одолеваемая волнами очень сильного Дара, потом является такая же трясущаяся и изгибающаяся дверь, сперва она гудит, потом исходит неясным свечением, затем медленно, нехотя открывается. За это время я подхватываю крышку от коробки и сипло сообщаю мышам:
— Сюда! — мыши, спешно тянут розовые хвосты и, шурша лапами, залезают в крышку. В последнюю минуту я поднимаю над головой крышку и становлюсь похож на плакат, где выпученный рабочий держит над головою нечто развернутое с надписью БАМ…
На пороге стоит бабушка, в руках у нее половник, а рукава закатаны чуть не на плечи.
— А вас, бабушка, не учили? Люди вроде стучат? — нахальненько говорю я.
— Даже не представляешь себе, как часто, — откликается бабушка и перекладывает половник из руки в руку.
Мыши наверху в ужасе перебегают на один край — у бабушкиных ног появляется Вакса, глаза ее сверкают недобро.
— Станьте на места!!! — верещу я. — Иначе упадёте!!!
— Все то от лени, — говорит бабушка, обращаясь явно к Ваксе, та становится на задние лапки и счастливо мяукает в бабушкину сторону. Корки не дают кошке покоя.
Я решаюсь на прорыв. Двигаясь бочком и уподобившись сердитому крабу, я скачу в сторону шкафа. Ваксу удается преодолеть легко — сказывается разница в массе, зато встреча с половником не носит и следа дружественности, коробка вылетает у меня из рук.
Под хоровой мышиный визг, похожий на пение группы «Цветы», она летит к шкафу. Я растопыриваю пальцы и неожиданно громко рявкаю: «Volare!». Крышка от коробки совершает некий пируэт и плавно перемещается в сторону гостеприимно распахнутого шкафа, рядом с ними, разъяренным дирижаблем плывёт Вакса её лапа с расчехлёнными когтями то и дело взмелькивает рядом с мышиным ковром-самолетом!
Попутно Вакса пытается шипеть и все время заваливается на левый бок. На мышином борту начинается движение, Непослушный подбегает к краю картонного самолета и выдергивает из кошачьего загривка пару шерстинок. Тут коробка долетает до шкафа и происходит неизбежное — мыши вываливаются и тут же, радостно пища, прыгают в гостеприимную темноту полок. Я оказываюсь у шкафа первым и захлопываю двери перед хищными кошачьими усами. Вакса плюхается на пол и оскорблённо смотрит на меня злыми и раскосыми зелёными глазами. Я оборачиваюсь и встречаю точно такой же взгляд — бабушкин.
