эквивалентного обмена? «…Уголовное право входит составной частью в юридическую надстройку, поскольку оно воплощает в себе одну из разновидностей той основной формы, которой подчинено современное общество, – формы эквивалентного обмена со всеми вытекающими из нее последствиями. Реализация этого отношения в уголовном праве есть одна из сторон реализации правового государства как идеальной формы общения независимых и равных товаропроизводителей, сталкивающихся на рынке»[400].
В светлом будущем, когда «личность полностью сольется с коллективом», такие понятия, как вина, преступление и наказание, уйдут в прошлое. Проблема будет заключаться в том, чтобы выявить условия и причины, вызывающие те или иные «отклонения», и устранить их.
В полном соответствии с марксистской доктриной Пашуканис утверждал: «…Мораль, право и государство суть формы буржуазного общества. Если пролетариат вынужден ими пользоваться, то это вовсе не означает возможности дальнейшего развития этих форм в сторону наполнения их социалистическим содержанием. Они не способны вместить это содержание и должны будут отмирать по мере его реализации»[401]. Знал бы он о «Моральном кодексе строителя коммунизма», подозрительно смахивающем на попытку заменить им Заповеди Христовы.
Относительно буржуазного государства Пашуканис повторяет большевистскую мантру, что это есть организованный классовый террор, который лишь по степени отличается от так называемых исключительных мер, применяемых в момент гражданской войны. Пройдет всего 13 лет, и он на себе испытает «классовый террор»[402].
Пашуканис – добросовестный ученый. В отличие от многих участников дискуссии о правопонимании, он – гуманитарий в широком смысле этого слова. Если бы не Октябрьский переворот, быть ему последователем Д. И. Мейера, С. А. Муромцева и Г. Ф. Шершеневича и заканчивать работу над проектом Гражданского уложения. Но нет. Время не то, люди не те.
В 1935 году вместе с Л. Я. Гинцбургом Пашуканис выпустил «Курс советского хозяйственного права», где авторы попытались обосновать существование хозяйственного права, отличающегося от права гражданского[403].
Евгений Брониславович участвовал в подготовке проекта Конституции СССР 1936 года. Как мы знаем, Конституционная комиссия была разделена на подкомиссии (см. § 1 главы 6). Пашуканис вошел в две: правовую, возглавляемую Н. И. Бухариным, и по избирательной системе, которой руководил К. Б. Радек. Подкомиссию по судебным органам возглавлял А. Я. Вышинский, Пашуканиса там не было. Отметим, что Евгений Брониславович входил в Конституционную комиссию как уже известный и уважаемый специалист, возглавлявший тогда Институт советского строительства и права Коммунистической академии.
В 1936 году Е. Б. Пашуканис был назначен заместителем наркома юстиции СССР Н. В. Крыленко. Отношения между Пашуканисом и Крыленко были товарищеские. В письме, направленном в 1935 году на имя Крыленко по случаю «30-летия партийной работы», Пашуканис, в частности, писал: «С Вами мы вместе работали и будем работать и радостно, и дружно»[404]. Не получилось.
В январе 1937 года Е. Б. Пашуканис был арестован, затем объявлен врагом народа и приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян31 августа 1937 года по решению Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР. «На списке лиц под номером 74 значится фамилия Пашуканис, список подписан Сталиным, Молотовым, Ворошиловым, Ждановым и Кагановичем»[405]. Реабилитирован в 1956 году.
Из основных работ Е. Б. Пашуканиса следует выделить: «Общая теория права и марксизм» (1924), «Объект права» (1927), «Учение о государстве и праве» (1932), «Очерки по международному частному праву» (1935).
Убийство вместо дуэли
Знаменитая дискуссия о правопонимании 1920–1930-х годов могла бы показаться возней в правоведческой песочнице, если бы не оказалась настолько кровавой. Ее ожесточенность наглядно демонстрирует тот факт, что речь в ней шла отнюдь не о справедливости той или иной теории права, а о чем-то гораздо большем. Собственно, из контекста настоящих очерков понятно, что этим бо́льшим была борьба практиков-управленцев с марксистскими доктринерами, или, образно говоря, государства с революцией.
Как мы видели, внешне эта борьба тоже протекала в виде дискуссий, только политических, и также выглядела вполне схоластически. Что уж говорить о спорах на тему, что такое право, особенно если они ведутся в онтологическом ключе. Этим спорам уже больше ста лет, и конца им не предвидится. Вместе с тем, будучи проекцией кровавой борьбы за власть, дискуссия о том, существует ли пролетарское, советское или социалистическое право как особая сущность, и если да, то что это такое, также приобрела драматический характер и имела тяжелые последствия.
Вооруженный захват власти и участие в истребительной Гражданской войне начисто лишили Советскую власть какой-либо легальности. Свою легитимность она черпала в новоявленной религии – марксизме-ленинизме. Поначалу это обстоятельство большевиков никак не волновало, поскольку, согласно их доктрине, государство, а вместе с ним и право – источник легальности – должны были отмереть. Они не признавали никаких старых законов и никакой традиционной морали.
Позитивное право Российской империи, представлявшее собой институциональную систему правил поведения, регулирующих общественные отношения, они заменили на Право катастроф – социальный регулятор, призванный сохранить общество в условиях распада и хаоса. Бессистемный набор декретов и постановлений Советской власти больше всего напоминал приказы военачальников в горячке боя. Не случайно название этого периода Великой русской революции – военный коммунизм.
Похоронить право в его классическом (буржуазном) понимании должны были правоведы, вставшие на сторону социалистической революции. О некоторых из них мы рассказали в предыдущих очерках[406].
Все они были марксистами, большевиками, адептами классового подхода, имели опыт революционной борьбы, хотя и отличались друг от друга возрастом, стажем и тем, что называется моральными качествами.
С другой стороны, это были юристы, получившие классическое образование в ведущих юридических вузах Российской империи и за рубежом, а наиболее смелые из них могли предложить свою, оригинальную точку зрения на то, что такое право. Понятно, что от этой своей второй ипостаси они полностью отрешиться не могли и потому, подобно Тертуллиану[407], стремились облечь доктрину марксизма в правовую форму, а Право катастроф оснастить юридической техникой. Поэтому появление вроде бы несвоевременных кодексов 1918 года[408] не выглядит случайным.
В результате похороны права выглядели весьма странно: на свежей могиле тут же появлялся не то призрак, не то голем, в которого правоведы-марксисты стремились вдохнуть дореволюционную теорию права, апологетом которой они являлись.
В период разрушения империи и «революционного творчества масс» в формулировании новых правил бытия, и прежде всего в практике революционных трибуналов, М. А. Рейснер пытался обрядить Право катастроф в одежды психологической теории права Л. И. Петражицкого[409], которая предполагала наличие в обществе многих сосуществующих разновидностей правовых норм и форм правового регулирования. Такая конструкция очень хорошо подходила к оправданию практики революционных трибуналов, судивших не по закону и даже не по справедливости, а исходя из «революционного правосознания».
По Рейснеру, помимо государственного, буржуазного права всегда существуют еще право рабочих и право крестьян. Вот по этому неформальному рабоче-крестьянскому праву и действуют ревтрибуналы и должны действовать суды. Со временем послереволюционную смесь буржуазного, крестьянского и пролетарского права окончательно вытеснит именно пролетарское право. Не существует пролетарской или буржуазной правовой системы, а есть только пролетарский или буржуазный правопорядок,
