турецкий режим оставит столицу, и в менее явной форме – если османские власти предпочтут остаться. Также предусматривалось восстановление консульских полномочий и возобновление принципа экстерриториальности для иностранцев, находящихся в Турции. Министр просил послов уведомить британское и российское правительства об этих предложениях и получить их одобрение[559], all марта направил и соответствующий меморандум для вручения правительствам в Лондоне и Петрограде[560]. Свое принципиальное согласие с идеями Делькассе Сазонов выразил 12 марта – в тот же день, как получил из Лондона заверение в твердой приверженности положениям меморандума от 4 марта[561].
Тем не менее на следующий день Сазонов ясно обозначил, что не готов принять французское предложение как есть, дав начало затяжным переговорам, особенно между Парижем и Петроградом, в отношении характера оккупационной администрации Константинополя. Пусть с внушительного исторического расстояния, при учете итоговой неудачи Дарданелльской операции, подобные дебаты и покажутся оторванными от жизни и даже легкомысленными, однако их накал указывает как на то, что в начале весны 1915 года союзники были настроены более чем оптимистично в отношении результатов операции, так и на то, что и русские, и французы полагали, что обладают в регионе критически важными для себя интересами. В Петрограде считали, что Париж пытается создать такую систему, которая сохраняла бы как можно больше черт прежнего режима и помешала бы России полностью захватить Константинополь в конце войны. Сазонов же стремился разработать переходные этапы, которые союзникам уже не удалось бы обратить вспять после заключения мира [Готлиб 1960:178]. В таком духе дебаты продолжались еще несколько месяцев, когда уже вполне обозначились первые трудности союзной операции.
По мере обсуждения означенного вопроса французы добавили и еще одно предварительное условие к своему согласию на аннексию османских земель Россией. 16 марта 1915 года Палеолог по отдельности сообщил Николаю II и Сазонову, что Франция согласится с приобретением Россией Константинополя и проливов, если Петроград согласится на поглощение Францией Киликии и Сирии. Здесь камнем преткновения стала Палестина. По просьбе Николая Палеолог подробным образом обрисовал на карте интересующую Францию сирийскую область, включая и святые места. Царь отложил принятие решения по этому вопросу для обсуждения деталей с Сазоновым. Позже Палеолог встретился и с ним – Сазонов, как и Николай, согласился на все, кроме обещания Франции Палестины. Дипломаты эмоционально спорили о наилучшем для защиты тамошних святынь устройстве и интересах различных христианских конфессий. Сазонов выступал решительно против смены нейтральной османской администрации на французский католический контроль, предлагая интернационализацию региона, однако Палеолог парировал, указав, что Россия отнюдь не спешит поступить так же в Константинополе. Сазонов пытался доказать, что ситуации в корне различаются, но Палеолог упорно стоял на своем. Сазонов тогда напомнил послу о Крымской войне, столкнувшей Францию с Россией, что свидетельствовало о проблемах, легко возникающих на почве разногласий из-за святых мест и в случае захвата последних Францией, подытожил министр, вполне вероятных[562]. Посол подобный вывод отверг, указав при этом на ручательство России, данное в конце мартовского меморандума Сазонова: предоставить Франции свободу действовать по ее произволению в прочих частях Османской империи. Теперь уже не согласился Сазонов и объявил, что ему нужно переговорить об этом с царем. Затем состоялась беседа Палеолога с Николаем Николаевичем на иные важные темы, во время которой Николай II с Сазоновым обсуждали выдвинутые послом претензии. Царь предупредил Сазонова, что действовать следует в высшей степени аккуратно[563]: Николай был истово православным, и ему было явно не по себе от подобных предложений французского посла.
Затем Сазонов обратился за поддержкой к англичанам. После описанной встречи с Палеологом он тет-а-тет переговорил с Бьюкененом, настаивая на том, что «вопрос [о Святой земле] должно рассматривать как международный» и «он был бы весьма признателен, если бы мог рассчитывать здесь на поддержку [Бьюкенена]». Министр подчеркнул, что притязания Парижа произвели «весьма скверное впечатление», особенно по сравнению со скоро и определенно последовавшими британскими обязательствами в отношении проливов и Константинополя[564].
Грей же стремился отложить обсуждение раздела остальной части Османской империи, поскольку британское правительство все еще не имело уверенности относительно того, как именно следует распорядиться теми ее осколками, что могли бы достаться Британии, особенно Месопотамией. Англичан интересовал порт Александретта, но французы предъявили жесткие претензии на эту область [Kent 1977: 442–443; French 1986: 82–83]. Пытаясь отдалить необходимость конкретных заявлений по разделу территорий, пока Лондон не решит, что наиболее всего отвечает его интересам, Грей заявил, что на столь раннем этапе в первую очередь следует решить, каким образом заменить Константинопольский халифат в качестве центра мирового ислама новым, расположенном, возможно, в одном из независимых арабских государств. «Правительство его величества считает преждевременным обсуждать вопрос о возможном разделе между державами Месопотамии, Сирии и Палестины или соседних областей, пока вопрос об указанном мусульманском государстве не будет разрешен», – гласила соответствующая памятная записка британского посольства[565]. Данным соображением оно не только парировало выпад французов, нацеленных захватить как можно большие османские территории, но и проявляло заботу о благе своих мусульманских подданных. Сазонов тут же подхватил эту идею, соглашаясь с необходимостью создания нового халифата вне пределов Турции и вновь обращаясь к Грею за поддержкой против французов в отношении Палестины[566]. Окончательное разрешение проблемы было отложено до англо-франко-русских переговоров конца 1915 – начала 1916 годов под председательством сэра Марка Сайкса и Франсуа Жоржа-Пико, в ходе которых была выработана схема раздела Ближнего Востока между тремя союзными державами[567].
У Делькассе оставалось последнее оправдание отсрочки согласия Франции на требования России: забывчивость. Французский министр еще 20 марта сообщил Извольскому, что письменное сообщение о французском согласии будет дано по завершении обсуждений в Совете министров. Однако терпение Сазонова было на исходе – 23 марта он попытался ускорить процесс, указав Извольскому вновь обратить внимание Делькассе на расхождения между британским и французским заявлениями и затребовать более однозначного ответа[568]. На это 24 числа Извольский сообщил, что Делькассе изъявил готовность инструктировать Палеолога, чтобы тот передал письменное заявление, эквивалентное в формулировках британскому[569]. Не имея о том дальнейших известий из Петрограда, 1 апреля Извольский справился по телеграфу, сделал ли Палеолог ожидаемое письменное заявление, и если нет, предложил переслать французам британский меморандум от 12 марта, чтобы продемонстрировать образчик искомой решимости[570]. Сазонов отвечал телеграммой от 3 апреля, что Палеолог так и не получил надлежащих предписаний, и присовокупил к ответу [британский] текст, который французы могли бы употребить и в своем заявлении[571]. А 5 апреля пробил поистине великий час в истории
