французской дипломатии. Извольский в очередной раз поднял вопрос о меморандуме; услыхав, что Палеолог до сих пор не передал ожидавшегося от него сообщения, Делькассе – на манер протагониста полотна Эдварда Мунка «Крик» – «схватился за голову и, объяснив это исключительно собственной забывчивостью, еще раз обещался тотчас же Палеологу дать надлежащее предписание»[572]. Лишь 10 апреля Палеолог наконец вручил выдержанную в удовлетворительной для России тональности долгожданную ноту с французском согласием на русские требования от 4 марта[573]. Мечта самого Сазонова, мечта всей России наконец была им осуществлена: теперь, одолей Антанта Центральные державы, Россия могла смело воспользоваться заключенным соглашением и завладеть Черноморскими проливами и Константинополем.
Удержать греков в стороне
Как дипломатическая обстановка, так и сам ход Дарданелльской операции весьма осложнялись уже известным нам нежеланием Сазонова допустить к каким-либо действиям в проливах прочие черноморские государства, в данном случае до сих пор сохранявшую нейтралитет Грецию. Более умеренная позиция Сазонова дала бы союзникам гандикап в силах, столь необходимый для успеха операции на Галлиполийском полуострове или усиления давления на Австро-Венгрию, однако русский министр наотрез отказался от любых мер, чреватых утратой в пользу третьей державы влияния на Константинополь или какую-либо область проливов. Он действовал вполне в русле своей довоенной политики в отношении второстепенных держав, что, однако, шло во вред общим военным усилиям Антанты и парадоксальным образом противоречило его собственным, не раз повторенным словам о том, что Россия не намерена отвлекать силы, противоборствующие Германии и Австро-Венгрии.
Греческие притязания на Константинополь и проливы являлись одной из главных проблем России в этом регионе. Подобно русским, греки имели глубокую связь с Константинополем – и не только оттого, что Византий искони был сердцем Греческой империи, но также и по причине нахождения в нем одной из наиболее чтимых православных святынь – собора Святой Софии, обращенного в мечеть после взятия города турками в 1453 году. Русские с подозрением относились ко всякой сухопутной и морской военной активности греков, дававшей им шанс захватить территорию, на которую Россия имела собственные религиозные притязания, но, что еще более важно, которая угрожала бы единоличному господству России в проливах. Лондон же, напротив, был весьма заинтересован в привлечении Греции к Дарданелльской операции, поскольку греки располагали внушительными военными силами, обещавшими стать ценным усилением союзному флоту[574]. Так, 12 января 1915 года Грей запросил мнение российского правительства в отношении греческого содействия в операциях против Османской империи[575]. На это в следующие несколько недель Сазонов отвечал, что Россия может допустить участие греческих войск в Дарданеллах с условием, что они не останутся там на постоянной основе. Он также указал, что решение по предложению Грея передать Греции в качестве компенсации побережья Малой Азии вокруг Смирны он целиком оставляет Великобритании с Францией, однако вопрос проливов и Константинополя обсуждать не намерен[576].
Но как только флот союзников приступил к активным действиям в Дарданеллах, Россия затребовала более обширных и конкретных шагов навстречу, настаивая на полном неучастии Греции в нападении, скорый успех которого в конце февраля и начале марта представлялся весьма вероятным. Несмотря на январские заверения греческого правительства в признании главенства русских интересов в регионе, в конце февраля посол в Афинах Э. П. Демидов сообщал, что греки весьма возбуждены попытками союзников прорваться через Дарданеллы и видят в своем участии средство к воплощению собственных исторических чаяний[577]. Именно эти чаяния более всего волновали Сазонова, отвечавшего Демидову: «…ни при каких условиях мы не можем допустить участия греческих войск во вступлении союзных войск в Константинополь»[578]. Позиция министра становилась все более категоричной, и по мере ужесточения русских требований росла досада в союзниках. 4 марта Грей попытался убедить Бенкендорфа, что греческие войска могут сыграть важную роль в морских операциях против Турции, и напомнил послу о чрезвычайной важности успеха в Дарданеллах в отношении прочих нейтральных государств[579]. Отметив, что еще не осведомлен о мнении англичан, 4 марта Делькассе подчеркнул, что раз Греция может внести посильный вклад в общие военные усилия, то не стоит чинить ей в том препон[580]. А 6 марта, уже сверившись с позицией Британии, французский министр положительно утверждал, что помощь Греции в Дарданелльской кампании оказалась бы весьма полезной и отказываться от нее не следует. Он вновь заверил Сазонова, что по окончании войны лишь Франция, Великобритания и Россия будут принимать все наиболее значимые решения, вроде определения судьбы Константинополя и проливов[581]. Князь Трубецкой полагал, что слишком опасаться участия Греции в кампании не стоит, и отмечал, что Афины тогда должны будут дать письменное ручательство в отказе от каких-либо территориальных претензий в районе проливов и Мраморного моря[582].
Тогда Сазонов несколько смягчил позицию, определив основания, на которых он готов был позволить греческим войскам содействовать союзным. Совместно с Бьюкененом 6 марта министр изложил русские условия: во-первых, «греческое правительство [должно было] добровольно предложи [ть] свое содействие, а не было к тому приглашено союзными державами»; во-вторых, «Греции [будет] дано ясно понять, что, каковы бы ни были результаты операций в проливах, она не получит территориальных вознаграждений ни в южной Фракии, ни вблизи проливов»; в-третьих, «ее действия [будут] ограничены теми местностями, каковые будут предуказаны начальниками союзных сил»; и, в-четвертых, «греческая армия ни при каких обстоятельствах не вступ[ит] в Константинополь». Сазонов выразил надежду, что всякая деятельность Греции будет ограничена областью вокруг Смирны, но подчеркнул, что не желает лишить союзные войска помощи, коль скоро правительство его величества считает таковую полезной[583].
Вопрос еще более усложнился с отставкой греческого правительства 6 марта. Его глава и министр иностранных дел Элефтериос Венизелос истово жаждал вступления в войну на стороне Тройственной Антанты, до того как союзникам удастся самим, без греческой помощи, форсировать Дарданеллы; однако же столкнулся с оппозицией в лице как нейтральных групп, так и прогерманской партии, куда входила и сестра кайзера Вильгельма II королева София, супруга короля Константина[584]. 6 марта Венизелос предъявил королю ультиматум: принять положительное решение об участии Греции в войне – в противном случае он и его кабинет подают в отставку Угроза была весомой: Венизелос пользовался популярностью в народе, а его соратники – большинством в парламенте страны. Тем не менее король ответил отказом, и правительство Венизелоса ушло в отставку; на смену ему был назначен более нейтральный кабинет[585].
Британское правительство продолжало настаивать на том, что греки могут внести ценный вклад в успех общего нападения на Турцию, и Сазонов –
