на развод: в начале 1920-х годов 14 % советских браков заканчивались разводом — огромная цифра по тем временам. Уровень разводов был в два раза выше, чем в Германии, и почти в три раза выше, чем во Франции — следующих по количеству разводов странах. Когда разводилась пара с детьми, определение размера алиментов оставалось на усмотрение суда. Суды были завалены исками об алиментах, многие из которых подавали незамужние женщины, родившие детей в незарегистрированных браках. Даже когда решение суда было в пользу женщины — а такой вердикт выносился в значительном числе дел, возбуждаемых женщинами, — получить деньги часто было затруднительно. И какое соглашение мог предложить суд, когда мужчина пытался расторгнуть четвертый или пятый по счету брак? Существовали свидетельства, что некоторые мужчины женились и разводились до 15 раз, бросая бывших жен с детьми на произвол судьбы. Многим женщинам из рабочего класса трудно было рассчитывать даже на ту относительную защищенность, какая была в жизни их матерей, не говоря уже о том, чтобы воспользоваться возможностями, которые предоставила им революция[177].
В деревне, где процент разводов оставался сравнительно низким, семейная жизнь женщин была более стабильной. Однако перед крестьянками, стремившимися начать новую жизнь, вставало гораздо больше препятствий, чем перед горожанками. Правда, Земельный кодекс, введенный большевиками в 1922 году, многое обещал на бумаге. Он уравнивал правовое положение женщин в крестьянской семье с мужским, наделял женщин равными правами на землю и другое имущество, предоставлял им право участвовать в сельском самоуправлении, обеспечивал защиту беременных, вводил отпуск по беременности и родам для сельскохозяйственных работниц. Пресса проводила кампании, направленные на просвещение сельских женщин и их мобилизацию, побуждая их действовать в своих интересах самостоятельно: вступать в клубы, открывать ясли для своих детей, отказываться от «отсталых» методов ухода за детьми, перенятых у женщин старшего поколения, которых пресса изображала настоящими ведьмами. Но бо́льшая часть этих инициатив ни к чему не привела. В деревне еще сильнее, чем в городе, ощущалась нехватка у власти средств для их реализации или подкрепления своих обещаний материальными ресурсами, способными реально изменить жизнь женщин. Более того — уклад крестьянской жизни, практически не изменившийся с дореволюционного периода, оказался крайне невосприимчивым к эгалитарным и индивидуалистическим элементам большевистской политики. Владельцем земли и прочего имущества по-прежнему оставалась семья, а не отдельный крестьянин. Пользуясь двусмысленностью законов, крестьяне успешно перекрывали женщинам, ушедшим из дома, доступ к семейному имуществу. Отсутствие экономической альтернативы патриархальной семье затрудняло самостоятельную жизнь крестьянки в деревне. Когда брак распадался, возникало столько трудноразрешимых проблем, что они вполне способны были привести судей новых «народных судов» в отчаяние. Как могла крестьянская семья выделить бывшей жене кого-то из своих членов средства для содержания ребенка, если хозяйство было совместным и состояло в основном из надела земли и коровы или лошади[178]? Для многих женщин, городских и деревенских, не столько освобожденных, сколько ставших жертвами социальных перемен, обещания равенства полов часто оказывались пустыми.
Выполненные обещания?
Однако были и такие женщины, которые добивались успехов уже в эти первые годы советской власти. Большевистский режим проводил кампании по борьбе с неграмотностью и поддержке образования. Женщины, среди которых не умеющих читать и писать было в три раза больше, чем среди мужчин, особенно нуждались в такой помощи. Большую роль в этих кампаниях, распространившихся на волне послереволюционного идеализма, играла работа грамотных добровольцев. В начале 20-х годов Софья Павлова с подругой в свободное время отправлялись пешком в близлежащие села, где учили взрослых людей грамоте. Взамен крестьяне давали им молоко и хлеб, которые и составляли на это время все их пропитание. Женщин рабочего класса, таких как Павлова, убеждали ходить в школу и повышать квалификацию, а также занимать выборные и административные должности. Если женщины демонстрировали преданность власти и ее идеалам, им предлагали вступить в коммунистическую партию.
Женское бюро (Женотдел), утвержденное партией в 1919 году, особенно усердно работало над тем, чтобы обещания революции остались на повестке дня. С 1920 по 1922 год организацию возглавляла Александра Коллонтай (урожденная Домонтович, 1872–1952), самая активная защитница прав женщин в партии. Женщина благородного происхождения и воспитания, Коллонтай в 24 года, уже будучи замужем за инженером и родив сына, осознала положение российских трудящихся масс и увлеклась марксистскими идеями. Стремясь реализовать эти новые интересы, Коллонтай уехала учиться в Цюрихский университет, оставив сына с няней в доме своих родителей. К мужу она больше не вернулась. Она с головой ушла в политику и с 1905 года бо́льшую часть своего времени посвящала попыткам организовать пролетарское женское движение и заручиться поддержкой социалистов. Помимо этого, Коллонтай была плодовитой писательницей и оригинальной мыслительницей: она добавила к марксистской мысли феминистское измерение, исследовала женскую психологию и сделала темы сексуальности и сексуальных отношений нормой для обсуждения в политических дискуссиях.
По мнению Коллонтай, только при социализме люди могли научиться любить как равные. Коллонтай настаивала также на своем праве следовать собственным сексуальным желаниям даже в то время, когда идет борьба за социальную революцию. Тем самым она бросала вызов радикальной политической культуре, десятилетиями превозносившей способность женщин к самопожертвованию и самоотречению. Став главой Женотдела, Коллонтай отбросила всякую сдержанность: она пела восторженные оды миру будущего, где все будут жить в коммунах, женщины будут свободны выбирать любые виды романтических отношений, отвечающие их потребностям, а преданность «большой трудовой семье» — коллективу — станет важнее родственных связей[179]. Попытки Коллонтай включить интимные аспекты женского опыта в систему марксистского мировоззрения привлекали молодых женщин, однако среди более опытных товарищей находили мало сторонников. Ее агрессивная пропаганда женской эмансипации вызывала раздражение у других членов партии. В 1922 году, после участия в провалившейся Рабочей оппозиции, Коллонтай была смещена с поста главы Женотдела. Ее сменила более управляемая Софья Смидович — тоже дочь дворянина, как и Коллонтай. В 1924 году Смидович сменила Клавдия Николаева, бывшая печатница и многолетняя активистка работы с женщинами. В 1925 году на место Николаевой пришла Александра Артюхина и руководила организацией до ее упразднения в 1930 году. Артюхина, начавшая свою трудовую жизнь с шитья воротничков для рубашек, вела долгую активную и деятельность и оказалась способной руководительницей. Решительная, но при этом политически дальновидная, она отстаивала интересы женщин, не разжигая мужские страхи.
Под этим меняющимся руководством организаторы Женотдела сделали все возможное, чтобы приспособить марксистское мировоззрение к женским потребностям, как они их понимали. Активистки этой организации сыграли ведущую роль в борьбе с женской неграмотностью. Они старались привлекать крестьянок к занятиям по обучению грамоте и обеспечивали уход за детьми на то время, пока женщины
