Когда же изображались женщины, то они нередко представали «отсталой массой» — фоном, который подчеркивал превосходство идеального рабочего, а также отражал распространенные среди руководства (как женского, так и мужского) предрассудки о сознании женщин низших классов и об опасности их для дела революции. На плакатах, как и в жизни, женщины в лучшем случае выполняли второстепенные роли, которые революция им отводила. Единственным исключением из общего правила — маргинального статуса женщин — были плакаты и пропагандистские материалы, предназначенные специально для женской аудитории: призывающие женщин поддержать революцию или изображающие те блага, которые революция им даровала. Но даже в этих случаях женщины чаще всего выступали в роли пассивных бенефициаров перемен, а не их творцов. Таким образом, пролетарское господство было риторически и визуально связано с мужским господством и укрепляло гендерную иерархию[172]. Несмотря на все декларации о равноправии полов, мужчины оставались мерилом человеческой ценности.
Эта символическая иерархия имела важные практические последствия для женщин, стремившихся воспользоваться теми возможностями, которые обещала им революция. Во-первых, она поддерживала исключение женщин из квалифицированных профессий. Революция и ее образная система давала рабочим-мужчинам возможность и право защищать свои интересы. Стремясь отстоять свое высокостатусное положение на рабочем месте и сохранить монополию на квалифицированные «мужские» профессии, мужчины обычно саботировали попытки женщин повысить свою квалификацию и статус как работниц. В таких профессиях, как полиграфия, где до революции доминировали мужчины, цеховая культура оставалась откровенно и агрессивно маскулинной. Женщины, заходившие в цех, подвергались словесным, физическим и сексуальным оскорблениям, из-за чего им трудно было удержаться на работе[173]. К тому же склонность руководителей, даже стремившихся «повышать женскую сознательность», игнорировать способности женщин подрывала у тех уверенность в своих силах и лишала возможности определять собственное будущее. А главное — маргинальное положение женщины в новом гражданском порядке и выдвижение работы и общественной жизни на первый план придавали пренебрежительный оттенок всему связанному с женщинами, домом и семьей. Таким образом, гендерные ожидания действовали как некое подводное течение, ограничивающее и подрывающее декларируемую властью приверженность женской эмансипации. Это мешало женщинам найти свое место среди пролетариата, в интересах которого якобы свершилась революция.
Пустые обещания?
Экономические условия эпохи НЭПа подорвали и стремление к женской эмансипации. После окончания Гражданской войны началась острая конкуренция за рабочие места. Около четырех миллионов демобилизованных солдат вернулись домой и пытались вновь закрепиться на прежних позициях. Когда стала восстанавливаться экономика и повышаться заработная плата, те рабочие-мужчины, что бежали в деревню, тоже потянулись в город, надеясь вернуться на прежнюю работу. Руководители часто предпочитали нанимать именно их. Мужчины, как правило, превосходили женщин в уровне мастерства. Беспокоили руководство и дополнительные расходы в случае найма женщины, которой может потребоваться дорогостоящий отпуск по беременности и родам и сад для детей (и то и другое было завоеваниями революции). Директора заводов и фабрик, от которых в условиях нэповской экономики требовали отчета о затратах, стремились избежать этих дополнительных расходов, на которые у государства не было средств. Поэтому, несмотря на все запрещающие указы, руководители дискриминировали работниц и увольняли беременных и кормящих женщин, находившихся в отпусках. Законы, запрещающие работу женщин в ночное время, они использовали как предлог для увольнения работниц. Дискриминировали замужних женщин, которых, как считалось, должны содержать мужья. Сокращение количества детских садов и других детских учреждений в попытках государства снизить расходы тоже ударило по женщинам. В результате работающим матерям не с кем было оставить детей, а персонал, в основном женский, оставался без работы[174].
Тысячи женщин потеряли рабочие места. Доля женщин в рабочей силе упала с 45 % в 1918 году до менее чем 30 % и оставалась на этом уровне до конца 20-х годов, несмотря на то что общее число рабочих медленно росло. К концу 1928 года женщины составляли 28,6 % рабочей силы в крупной промышленности — лишь немногим более, чем в 1913 году. Больше всего женщин потеряли работу в традиционно мужских, высококвалифицированных и хорошо оплачиваемых отраслях, куда они пришли во время войны: уголь, железная руда, металлообработка. Единственными отраслями, где женщины по-прежнему преобладали, были те, где они и работали всегда — например, текстильная и пищевая промышленность, где уровень требуемой квалификации и заработная плата оставались низкими. В этих низкооплачиваемых сферах женщины, по крайней мере, сохранили за собой рабочие места. Десятки тысяч других безуспешно искали работу. Женщины составляли от трети до половины из сотен тысяч рабочих, зарегистрированных в качестве безработных в 20-е годы, и их доля продолжала расти до самого конца десятилетия. При этом фактическое число безработных женщин, несомненно, было намного выше, чем можно заключить из этого показателя. Официальные данные о безработице занижали число женщин, поскольку учитывали только тех, кто уже работал раньше и был зарегистрирован на биржах труда[175]. Биржи труда, созданные в 1922 году, монополизировали доступ к рабочим местам.
Решающим здесь стало определение того, кто может и кто не может считаться «пролетарием». При регистрации на бирже труда пролетарием считался сам наемный рабочий, но не его жена. Женщине, до сих пор не работавшей, например жене рабочего, брошенной мужем-кормильцем, получить регистрацию на бирже труда было практически невозможно. Без регистрации в качестве официальной «безработной» она не имела права на получение пособия от биржи и доступа к рабочим местам, находившимся в ведении той же биржи. Профсоюзы, роль которых заключалась в защите интересов рабочих, на защиту женщин вставали неохотно, поскольку стремились поддержать своих сторонников-«пролетариев» и сохранить право мужчин на труд в период высокой безработицы. Таким образом, хотя Комиссариат труда и требовал предоставить женщинам равный доступ к работе в соответствии с идеалами власти относительно женского равноправия, институты, которым было поручено реализовать этот идеал, на практике дискриминировали женщин в пользу мужчин.
В результате женщины часто доходили до предела отчаяния. Чем еще можно объяснить их попытки попасть в «трудовые клиники» для проституток? Клиники, созданные для лечения проституток, зараженных венерическими заболеваниями, попутно ставили задачу перевоспитать их в политическом и культурном плане и дать им профессию. Они гарантировали женщинам, прошедшим программу, работу на фабрике. Когда в 1928 году такое заведение открылось в Ленинграде, туда подали заявки 700 женщин, в то время как свободных мест было всего 100. Многие из них выдавали себя за проституток только для того, чтобы получить работу[176]. Такое же отчаяние проявлялось и в решении тысяч других женщин, не имевших другого выхода — тех, что действительно занялись проституцией, чтобы прокормить себя и детей.
Нестабильность семьи усугубляла экономические проблемы женщин. В послереволюционный период миллионы россиян с легкостью пользовались новым правом
