«деятели образования» – учителя, вожатые, директора. «Думаю, будет не менее интересно», – уговаривает Элем. Идем втроем – Зяма, Ляля Львовская[18] и я. У Зямы спектакль, он уезжает в театр. Естественно, мы счастливы такой замечательной работе друзей – сценарий, режиссура, Евгений Евстигнеев, все остальные… Именины сердца!
* * *
Начинаются выступления. Элем прав – интересно очень! Выходит человек лет тридцати и говорит:
– Я – старый лагерник… – зал обрушивается хохотом. – Нет, нет, не в том смысле: сначала я был пионером, а потом вожатым, фильм замечательный.
Далее появляется пожилая училка, кажется, завуч, с возмущенными воплями о неуважении к старшим и непедагогичности показа такого безобразия детям. Затем появляется молодая учительница, подтянутая, строго, но элегантно одетая, и хорошим голосом и речью начинает звать всех на баррикады, говоря, что стиль поведения старших надо менять начиная с Министерства образования…
Далее (я, конечно, привожу не всех) выходит мужчина средних лет, говорит, что он директор (картавя на букву «р») и что смешно обсуждать: фильм потрясающий, полезный всем – взрослым и детям.
– Нечего лицемерить, все знают, что выгнать с работы дурака – трудно. В школе это сделать тоже нелегко. Поэтому, если в апреле ко мне подойдет выпускник – десятиклассник и скажет, что у него конфликт с учительницей и что она – дура, а я знаю, что, к сожалению, он прав – она действительно дура, то неужели я буду его отчитывать: как ты смеешь, об учителе, старшем, и т. п.! Конечно же нет, единственное, что я ему скажу: Паша, потерпи!
Обсуждение закончилось, медленно расходились, продолжая обмениваться восхищениями и протестами. Вокруг очаровательной учительницы высказывали опасения за ее смелость. Обаятельно улыбаясь, она говорила:
– За меня не беспокойтесь, у меня муж хорошо зарабатывает.
Мы подошли к «Паша, потерпи».
– Я правильно поняла, что Вы директор школы? – обратилась я.
– Да, а Вам зачем?
– Я хочу отдать к Вам в школу дочку, где Ваша школа?
– О, у черта на куличках – в девятом квартале Новых Черемушек!
– А мы живем в десятом!
– Но у меня самая обыкновенная, никакая не спецшкола.
Выясняется, что она к нашему дому даже ближе, чем наша районная, поэтому никаких сложностей в РОНО, куда мы с Гердтом пришли с запиской, конечно же, от Мильграма Леонида Исидоровича, не было!
* * *
Так началось наше знакомство и уже очень многолетняя, позволю себе сказать, обоюдная привязанность. Леня (так звали его, слава богу, за глаза, не только мы, родители, но и все ученики) первое, чем потряс меня, было знание всех учеников, включая вновь пришедших, по именам! Это очень сильно снижало казенщину, присущую всякому, даже и образовательному, учреждению, делая пребывание в школе более уютным для всех – учеников, учителей, нянечек… Казалось бы, как просто, но так редко!
Через год, осенью, он позвонил нам и сказал: «Ну вот, за вашу верность принципу сохранения достоинства – наша школа стала английской!»
Нармуды (народные мудрости) всегда верны. Например, одна из них – «Каков поп, таков и приход!»: роль личности – огромна! Конечно, наверное, и в «кадрах» Мильграма не все были безупречны. Но климат в школе был таков, что все работали «у себя» не за страх, а за совесть. Это сработало: как когда-то эпитет «ифлиец» (студент Института философии и литературы) звучал как высокая марка, так принадлежать к «сорок пятой» во времена Мильграма стало, как теперь говорят, «престижно». (Как к Итону в Англии!)
Теперь ушло из употребления, наверно, потому, что ушло и из жизни, определение «файн-механик» – замечательный, отличный, – применявшееся не только к людям с золотыми руками, но ко всем, кто в своем деле дорожил своим именем. Была в школе преподавательница математики в старших классах Ида Борисовна Гиндина: школа была языковая, как бы с гуманитарным уклоном, но тем не менее были и те, кто шел дальше в точные науки и технику. Так Ида Борисовна не позволяла их родителям взять репетиторов по математике, говоря, что для нее унизительно, если она своих не доучит до поступления в ВУЗ. И действительно, поступали!
Л. И. Мильграм
Она была истинным Учителем, видевшем в каждом ученике личность. Наша Катя была напрочь лишена склонности к математике, неспособна выучить даже таблицу умножения (однажды почему-то надо было помножить четырнадцать на три, и я сказала: сорок два, Катя в большом удивлении вскинулась: откуда ты знаешь?). Она добралась с тройкой (думаю, с минусом) до девятого класса и соответственно попадала к Иде Борисовне. Я ждала вызова в школу для обсуждения проблемы максимум в октябре. Приглашена же была только в конце декабря, и то с тем, чтобы я не вздумала заставить Катю заниматься математикой в зимние каникулы. «Никаких репетиторов, у нее в аттестате будет четверка, не будем же мы его портить так хорошо идущей гуманитарной девочке – она никогда меня не опозорит, так как к этой стезе близко не подойдет».
Англичанка Наталья Михайловна, привлекательная молодая женщина, с толстой русой косой, не просто вела уроки английского языка, но не поленилась ставить сцены из «Двенадцатой ночи» на языке, в костюмах, а мы сумели приволочь с «Мосфильма» деревянный стул-трон (от Рязанова с «Берегись автомобиля»).
Школа была местом притяжения. Родителей не вызывали, они сами искали повод для общения. Гердт мог, едучи мимо, поставить машину и зайти повидаться, а если просили встретиться с учителями или учениками – почитал за честь.
* * *
Когда закрыли уникальную вторую школу, где факультативы вели профессора из МГУ, и редкостные педагоги оказались не у дел, Леонид Исидорович немедленно пригласил и взял их в сорок пятую, прекрасно понимая, что вызывает этим недовольство органов образования. Главнее всех опасений – порядочность и служение учительскому делу: бывший директор второй Владимир Федорович Овчинников – историк, но какой! Грех сказать, но нашим детям повезло! А о литераторе Феликсе Александровиче Раскольникове Катя говорила, что все пять лет ВГИКа не дали ей столько, сколько дал Феликс. На каждый урок литературы все ученики должны были прийти с выученным стихотворением, ими самими выбранным: любого поэта, любого направления. Возникало соревнование, и в поисках того, чем можно удивить, дети близко соприкасались с поэзией… Как просто, правда ведь?!
Времена были уже далеко не оттепельные, и на вопрос ученика, кто такой Солженицын, учителю следовало сказать: ярый антисоветчик, практически – враг. А Феликс Александрович, не желая никого подставлять, сказал, что, по его мнению, это очень крупный, а может быть даже великий, русский
