качнулась голова змея, он даже не дал возможности, не дал слова.
Они могли простоять бы так вечно – друг напротив друга, один умоляя, вторая – мешкая. Все прервал змеиный Царь. Его свистящий голос мягко зашуршал над поляной, спугнул неестественностью сорвавшуюся с веток стайку галок, те суетливо закричали, работая крыльями.
– Поговори с ним, девочка Катя. Ты достойна большего, чем невысказанные сожаления. Сделай верный выбор, и я буду милостив, я закрою глаза на все его грехи, оставлю мальчишку в живых.
Катя кивнула. Пошла вперед, сначала медленно, неуверенно, а последние шаги пролетела стрелой. Опустилась рядом на колени, размазывая подсохшую кровь по его щекам ледяными пальцами:
– Не надо было тебе идти сюда. Там должна подойти Чернава, попроси ее о помощи, ладно? Боже мой, рука совсем никакая, все плохо очень, Саша. Как ты дошел сюда? Но живой. Живой, и это так здорово. – Она суетливо тараторила. Как всегда, когда волновалась и старалась это скрыть. Все пыталась стереть с его лица кровь и землю, а Саша разваливался от этой неловкой ласки. Умереть бы прямо сейчас, на ее руках. Зная, что он ей дорог.
– Я прошу тебя, умоляю. Я сделаю все, что только хочешь. Не иди с ним, останься.
И в ответ тишина. Смоль смотрела так виновато и молчала. Только с ресниц упало несколько крупных слез, на его же щеках не успевали высыхать соленые дорожки. Слезы щипали расцарапанную кожу, жгли лицо там, где только что его касались Катины пальцы. Заслужил. Он продолжал говорить теперь так же сбито и суетливо, как только что говорила она.
– Ты не можешь пойти с ним, он ведь дал только что выбор. Все равно, что он сделает со мной, Катя. Пожалуйста, беги, ты не можешь остаться здесь. Не можешь умереть рядом с этим безжалостным монстром.
А она, Господи, такая глупая Катька начала совершенно о другом. Не вняла его отчаянным мольбам, словно не видела душевные муки, в которых полоскало его душу, будто в кислотном растворе. Растянула свои проклятые прекрасные губы в напускной дрожащей улыбке, коснулась пальцами его подбородка, придерживая падающую на грудь голову.
Он так устал… Так устал.
– Ты всегда таким прекрасным был, Саша. Во всем. Я смотрела на тебя и думала, что ничего прекраснее в этом мире не видела. Мне не нужно было оставаться рядом, было достаточно просто смотреть издалека. Мне всегда хватало того, что ты был счастлив. Знаешь, когда ты обнимал других, так больно становилось, тяжело. Я убеждала себя, что прав на это не имею, а все равно чувствовала. Закрывала глаза и создавала миры, в которых ты меня, как их, целуешь, смотришь на меня по-особенному. А ты не смотрел. И это нормально. Сердцу ведь не приказывают. Я научилась наслаждаться меньшим, правда смогла. Не веришь? – Она горько засмеялась, по-птичьи наклонила голову набок, с тоской глядя на Бестужева. – А раз я смогла, то и ты научишься. Прошу тебя только, Саша, будь счастлив. И этого мне будет достаточно.
Это прощание. Он понял это сразу, как теплые губы коснулись лба, а она прижала его к своей груди. На короткий момент окутала нежностью, чтобы подняться и пойти вперед. К Щеку. Оставляя его за спиной. Обернулась лишь на мгновение, взгляд был наполнен теплом, влажные волосы рассыпаны по плечам, теперь плечи расслабленно опустились.
– Нам пора прощаться. Я иду дальше, и ты ступай. Поднимись, Саша, вставай и иди к светлому будущему, в котором для меня никогда не было места.
Она уходила. Тонкую угловатую фигурку скрывали тяжелые ветви деревьев, под ногами все тише шелестели заросли папоротника. А его внутренний голос едко шептал, насмешливо заходился ядом и гноем.
Поднимайся, Бестужев, вставай, ты ведь был для нее самым прекрасным мальчиком. Ну же, собери остатки никчемных сил, на что тебя хватит?
Он не кричал – с горла сорвался обреченный хрип, напряглись, забугрились под кожей бесполезные мускулы. Чтобы в очередном старательном спазме опрокинуть тело лицом в буйно цветущую лесную землю.
«Мне всегда хватало того, что ты был счастлив».
«Прекрати меня мучить, Катя, прекрати, молю».
Очень страшно лежать в лесу, слыша дыхание природы и понимая, что Катю он больше не услышит. Не увидит искрящихся глаз и глупой привычки закусывать щеку во время смущения. Не увидит кончика курносого носа, обгоревшего на летнем солнце. Катя всегда сгорала.
Встал на четвереньки, раскачиваясь из стороны в сторону.
Шаг, еще, ощущая иглы хвойных под пальцами.
«Ползешь? Ползи».
Упал. Бесполезный трус.
Саша был почти уверен, что тело предало его в наказание за все совершенное. Неужели он не мог просто подняться? Неужели для этого нужно слишком много сил?
Рукав давно пропитало липкой кровью, пятно расползлось по боку, заляпало грудь и живот, ремень должен был остановить кровотечение… А Саша должен был спасти Катю.
Он не сумел подняться. Ее шаги растворились в какофонии леса, Смоль исчезла. Бестужев так же стоял на четвереньках, ошалело моргая, чтобы остаться в сознании. Пытаясь сфокусироваться на плывущих перед глазами травинках. Боли не было. Появилось что-то иное, куда хуже, опустошающее. Выворачивающее наизнанку и добирающееся до самого дна, выдирающее из него жилы, обжигающее адским пламенем. Он будет гореть в нем вечно. Все его существо.
– Нет… – Хриплый дрожащий шепот сорвался с губ.
Ушла. Он не сумеет, а она не вернется.
Это било обухом по голове. Шепот перерос в глухой вой, руки подогнулись в локтях, и Бестужев остался лежать на земле.
Столько недосказанности, глупых поступков и ошибок между ними. Столько давящих, прижимающих к земле воспоминаний. У него остались лишь они, заставляющие нищенски скулить через зубы. Обдуваемый мучительно теплым, равнодушным к его боли ветром, со слезами, грязными разводами смывающими кровь и землю с лица.
Каждый шаг и необдуманный поворот вел его к этому моменту.
Наслаждайся. Пожинай. Впитывай.
Это не вынести, через такое не должен проходить никто. Сумей он подняться, он без промедления напоролся бы на острый сук. С собою не было даже жалкого ножа, ему не заставить замолкнуть внутренних бесов.
Один. Он остался совсем один.
«Прости меня, Катя».
Глазные яблоки дрогнули и закатились под закрывающимися веками. Его уносила пустота.
Эпилог
Утро началось с нахального вздоха прямо в ухо. Смолька теряла совесть. Отбиваясь от капризных кошачьих ласк, Бестужев в полудреме нашарил рукой часы и застонал, приоткрыв один глаз. В предрассветной темноте на циферблате высветилась половина пятого утра. До будильника еще спать и спать, но прожорливое животное уже наминало на нем одеяло. Пришлось подниматься.
Прошлепать босыми ногами до кухни, открывая упаковку влажного корма и запуская кофеварку. Животное жадно ринулось к миске, урча и чавкая. Совсем не похожа на свою скромную и тихую тезку. Как она там?
Тяжелые веки стремились опуститься, вернуть его в дрему. Где была она.
