понять ваш интерес, но что здесь делать телевизионщикам? И прошу не снимать меня без моего разрешения! – указал он пальцем на одного уж слишком нахального оператора, попытавшегося взобраться на крыльцо. – Прошу уважать мою частную территорию и частную жизнь.
Тот попятился, бубня извинения и разочарованно опуская камеру.
– Но вы не понимаете!.. – всплеснул полноватыми ручками представитель Минобра.
– Вы повторяетесь, господин Фильчиков.
– А вы не даете мне договорить!
– Хорошо, говорите, – кивнул Степан, чуть прикрыв глаза, что, возможно, должно было означать сосредоточенное внимание к говорящему.
– Произошло чрезвычайной важности событие!
– Без избыточной патетики, пожалуйста, – поморщился Степан. – Вы попусту тратите мое время.
– Хорошо. Вы заявляете, будто наша система образования не справляется с поставленными перед ней задачами.
– А вы считаете иначе?
– Да, я считаю иначе! – выпятил грудь Фильчиков. Его шикарный синий пиджак разошелся на груди, а галстук в красно-белую полоску собрался волнами, будто выказывая возмущенное согласие со своим обладателем.
– Аргументируйте.
– Я… это… но ведь… цифры… тесты говорят сами за себя, – смешался тот и в нерешительной растерянности оглядел телевизионщиков, словно ища их поддержки. Телевизионщики деловито помалкивали.
– Я могу доказать несостоятельность ваших цифр и тестов, можно сказать, не сходя с места, – я отлип от забора и поднял руку.
Головы телевизионщиков синхронно повернулись ко мне. Фильчиков сделал это с некоторым запозданием.
– Вы? – спросил он. – А кто вы такой?
– Учитель. – Я сделал несколько шагов к собранию и замер под прицелами объективов. – И инициатор заявления, которое привело вас сюда.
– Простите, что перебиваю, – прервал меня один из репортеров, неловко вертя микрофон в руках, – но можно ли снимать?
– Нужно, – хмыкнул я. – Именно что нужно.
Я заметил, как на передних панелях камер вспыхнули красные глазки светодиодов, и оттого мгновенно утерял часть бравурной напористости. Мне захотелось куда-нибудь убежать, скрыться от пристальных стеклянных глаз камер. Но я постарался взять себя в руки и прогнать страхи. Бояться поздно, нужно было спасать ситуацию.
Я видел растерянность на лице Степана и неистовое любопытство на лицах телевизионщиков, будто я вовсе не человек, а какая-то неведомая зверушка. Фильчиков, напротив, всем своим видом выражал откровенное недовольство. Возможно, все шло совсем не так, как он планировал – поставить на место зарвавшихся нахалов не удалось, и теперь он пребывал в деловой прострации, судорожно ища выход из сложившейся ситуации.
– Повторите, пожалуйста, кто вы и как вас зовут, – попросил тот же репортер, подсовывая мне под нос микрофон, и мгновенно еще четыре микрофона оказались рядом с моим подбородком.
– Федор Васильев, учитель, – повторил я, засовывая руки в карманы, чтобы не выдать ими невольно нахлынувшего волнения.
– И вы готовы доказать несостоятельность системы образования, не сходя с этого самого места? – репортер ткнул пальцем себе под ноги.
– Ну, не то чтобы готов, но могу попытаться.
– Хорошо, мы вас слушаем.
Я сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. Отступать слишком поздно. Нужно было прорываться с боем, и я пошел в атаку.
– Вот вы, – указал я на симпатичную репортершу, притершуюся ко мне с правого боку. – Если не ошибаюсь, вас зовут Софья Мельникова, и вы со второго канала.
– Мельниченко, – поправила девушка, зардевшись. Ей явно польстила подобная известность.
– Прошу прощения, но я вижу у вас в руке листок бумаги.
– Д-да, – девушка смутилась еще больше, повертев в пальцах исписанный крупным почерком лист, и спрятала его за спину, будто устыдилась его, но камеры успели схватить нужный кадр.
– Вас смутил мой вопрос?
– Нет, то есть…
– Понимаю, – кивнул я, – сейчас мало кто пользуется бумагой и ручкой, не желая прослыть ретроградом. Но вам, вероятно, проще излагать мысли именно бумаге, видеть, как они ложатся ровными строчками, оформляясь в законченные идеи.
– Именно так, – согласилась девушка. – Мне нравится писать.
– Многие присутствующие здесь и те, кто смотрят передачу, могут не согласятся с вами. Искусство письма практически утеряно человечеством.
– Простите, но это, по-моему, мое личное дело, пользуюсь я бумагой или компьютером, – девушка возмущенно надула ярко накрашенные губки.
– О, разумеется! Иначе и быть не может, – заверил я. – Но можно я все же полюбопытствую, – и протянул руку.
– Не понимаю, что вы хотите.
– Ваш листок. Я хочу прочесть, что на нем написано.
– Вы в своем уме? Это… это мой рабочий материал!
– Вы меня не совсем верно поняли. Я ни в коем разе не собирал делать его достоянием общественности. Мне всего лишь хочется оценить вашу грамотность.
– Зачем? – еще больше испугалась красотка и на шаг отступила от меня.
– Я же обещал доказать свою точку зрения. Что вы заканчивали, если не секрет? Филология?
– Актерский, – пробормотала репортерша.
– Дайте ему листок, – вклинился в разговор молчавший до того Фильчиков.
– И не подумаю! – девушка взмахнула гривой волос медного оттенка.
– Выполняйте, или я поставлю вопрос о вашей профпригодности!
– Да вы… как вы смеете?.. Кто вы такой?! – по лицу девушки разлилась бледность.
– Девушка, передайте ему листок! – поджал губы представитель Минобра.
– Да пожалуйста! – вспыхнула та, меняя оттенок лица с бледно-розового на красный, и сунула мне в руки листок.
– Вы не обижайтесь, – примирительно произнес я, переворачивая листок как положено. – Я что-то вроде врача, на меня нельзя обижаться. И ручку, если вас не затруднит.
– Свою надо иметь!
– В выходном фраке забыл.
Девушка только фыркнула, протянула мне авторучку и отвернулась, с вызовом сложив руки на груди.
– Так, поглядим, что у нас здесь, – я наскоро пробежал глазами текст, написанный красивым почерком, затем вчитался внимательнее и взялся за исправления ошибок.
– Ну, что там? – нетерпеливо переспросил Фильчиков, нервно потеребив узел галстука.
– Не торопите меня, вы мне мешаете работать, – отшил я его, и тот шумно засопел. Минуты три во дворе Степанова дома висела тишина, нарушаемая лишь шорохом листвы и квохтаньем приблудных кур.
– Ну же! – опять не вытерпел Фильчиков.
– В общем, могу сказать следующее, – оторвался я от листа. – Имеем двадцать четыре предложения, двести три слова. На них приходятся тридцать пунктуационных ошибок – в основном отсутствие запятых или неверное их употребление, пропущено три тире, нет точек с запятой, лишнее двоеточие и его отсутствие. Синтаксис – пятьдесят девять ошибок. С большим трудом могу натянуть троечку.
– Многовато ошибок, – дернул подбородком представитель Минобра, потянув пальцем тугой ворот рубашки. Все-таки камень в его огород. – Как же вы, моя дорогая, работаете на телевидении? – он приблизился ко мне и вытянул у меня из пальцев листок. Пробежал глазами правленый мной текст. Нахмурился.
– А я не статью писала для журнала, а наметки на скорую руку к интервью, – огрызнулась девушка. – Это так, между прочим.
– Давайте не будем ссориться, – сказал я. – Дело вовсе не в ней. Боюсь, беда общая. И
