тело, а сон не идет. Он лежит на спине. Перед глазами у него кружок темного беззвездного неба. Значит, небо заволокли облака, не иначе, к дождю. Дамбий стиснул зубы. Перед его мысленным взором пробегают картины, одна другой мрачнее. Овцы в его отаре не ухожены, не поены. Загд забывает пригнать их в хотон на время полуденного зноя. А маленький, славный барашек встал на задние лапки и совсем по-человечьи с горькой укоризной глядит печальными выпуклыми глазами: зачем, мол, хозяин, ты отдал нас в чужие руки?
Внезапно Дамбий сел на постели. Найдя на ощупь спички, засветил свечу. Проснулась Бадам.
— Ты что не спишь, муж? — спросила она хрипловатым спросонья голосом.
Дамбий не отвечал. Отыскав карандаш и бумагу, он пишет письмо Загду. Будь он неладен, этот Зеленый Загд! Наверняка позабыл все наказы. Завтра же придется отправить ему письмо с оказией.
Свеча дает мало света, рука у Дамбия дрожит, когда он выводит слова на старомонгольском. Строчки получаются корявые, неровные.
«Здравствуйте, Загд и Бадамцоо, — беззвучно шепчут губы Дамбия. — Как там поживает мой скот? Надеюсь, вы не забыли, что надо поить молочной сывороткой лысого баранчика? И уж, будьте любезны, проследите, чтобы овцы белены не наелись, ее там много растет, в ваших краях. Обратите внимание на самого старого в отаре барана — зубы у него стертые, траву жевать ему трудно. Чтобы он не отощал, не жалейте ему муки на болтушку».
Наутро Дамбий отослал письмо. Загд прочел его внимательно и даже выполнил кое-что из советов. Но когда вслед за первым посланием пришло и второе, и третье, и пятое, Зеленый Загд рассвирепел.
— Чем письма писать, лучше б о собственном здоровье подумал, совсем рехнулся из-за своих баранов.
— И вправду спятил, — поддержала мужа верная Бадамцоо.
ЦАРЕВНА НЕСМЕЯНА
Так получилось, что в один и тот же день молодежная бригада, занятая на строительстве поселка, пополнилась сразу двумя новичками — девушкой и парнем. То были Цэвэл и Чойнроз.
Первым делом Чойнроз поспешил к кассе. Ему пришлось довольно долго дожидаться кассира, но уйти он не мог — вот уже много дней, как у него в карманах, что называется, ветер гуляет, а просить денег у отца он не желал. Наконец появился заспанный кассир. На приветствие молодого человека он не ответил — то ли не расслышал, то ли не счел нужным.
— В чем дело, юноша? — спустя несколько минут равнодушно поинтересовался он.
— Деньги хочу получить. — Чойнроз протягивает кассиру записку.
— «Выдать Цамбын Чойнрозу двести тугриков», — нарочито медленно читает кассир. — Как прикажете понимать? — недоверчиво щурится он сквозь очки.
Обычно он не надевает очки при посторонних — почему-то стесняется, но сейчас для пущей важности нацепил их на хрящеватый нос.
— Разве не ясно? Я хочу получить деньги.
Кассир покачал головой.
— Тут что-то не так. Чья подпись-то?
— Председателя Дооху.
— Пошли со мной.
Чойнроз нехотя поплелся за кассиром. Настроение у него сразу упало — ему снова не поверили.
Велев Чойнрозу обождать за дверью, кассир зашел к председателю.
— Это ваша подпись, товарищ Дооху? Не подделка ли случаем?
— Все в порядке, — улыбается Дооху. — Выдайте парню деньги. Он сидит без гроша.
— Плакали наши денежки! — захныкал кассир. — Знаете ли вы Чойнроза? Это же гуляка и дебошир, каких мало. Вы бы отказали, пока не поздно, а?
— За Чойнроза я ручаюсь, — усмехнулся Дооху, придвигая к себе папку с бумагами. — Выполняйте указание.
Голос председателя звучит мягко, но чуткий кассир уловил в нем стальные нотки и потому не стал пререкаться. Недовольный, кассир вышел от Дооху и кивком головы пригласил Чойнроза последовать за собой.
— Распишись вот тут, — сухо говорит он. — Да поразборчивее.
Получив деньги, Чойнроз торопливо выбегает на улицу. Верно говорится: добрая слава камнем лежит, а дурная — птицей летит. Ох, нелегко будет вернуть себе доброе имя. Ну, а эти деньги Чойнроз возвратит объединению, не такой он человек, чтобы долги не возвращать. Занятый этими мыслями, Чойнроз не сразу замечает девушку, идущую немного впереди него по дороге, а как только заметил, тотчас и узнал ее — по особой легкости в поступи и по ладной, крепко сбитой фигурке.
— Неужто ты, Цэвэл? Здравствуй! Куда торопишься, ранняя птаха?
— На стройку, я теперь буду работать в молодежной бригаде, — отвечает Цэвэл.
— Значит, нам по пути, я ведь тоже туда иду.
До места работы они шли молча. Цэвэл была занята своими мыслями, а Чойнроз не решался первым вступать в разговор. Он лишь искоса поглядывал на нежный девичий профиль и чувствовал, как знакомая щемящая боль поднимается в нем с новой силой. Давно, еще подростком, заглядывался он тайком на дочку Дамбия. Но она ни разу не удостоила его взглядом. В последние годы он особенно много думал о ней, воспоминания о Цэвэл служили ему отрадой. Что говорить, не такой рисовалась ему встреча с ней. Но что поделаешь! Остается только запастись терпением, доказать Цэвэл, что он стал другим. «Интересно, о чем она сейчас думает?» — гадал Чойнроз, но спрашивать не решался.
Цэвэл определили в бригаду девчат, которыми командовала разбитная и решительная молодка по имени Дэмбэрэл. Девушки, словно стайка воробьев, слетелись к Цэвэл.
— Наконец-то надумала!
— Петь умеешь? А шить, вышивать? — засыпали ее вопросами.
Цэвэл растерялась. Она еще дичилась, не знала, как себя вести. Так и не добившись от нее ответа, Дэмбэрэл озабоченно сказала:
— Если ты будешь молчать, то как я узнаю, в какой кружок тебя записать?
Все разошлись по рабочим местам. Кто-то за спиной Цэвэл весело сказал:
— Слова клещами не вытянешь из этой Несмеяны.
Прозвище показалось настолько удачным, что тотчас прилепилось к Цэвэл. Девушки думали, что она намеренно сторонится их, задается. И никто не заметил, что за высокомерной замкнутостью прячутся обыкновенная растерянность и робость.
Никакой рабочей специальности у Цэвэл, разумеется, не было, и на первых порах ее поставили разнорабочей. Небольшими партиями, чтобы не надорваться, — за этим зорко следила сама Дэмбэрэл, — она подносила девушкам песок и глину. Усталости она не чувствовала — Цэвэл, истинная дочь потомственных скотоводов, с раннего детства изведала, что такое физический труд. Уже с пяти лет она целыми днями бродила по пастбищу, собирая аргал в корзину, потом ей поручили подкладывать новорожденных ягнят к маткам. Ноги Цэвэл, а она все лето напролет ходила босиком, покрывались глубокими болезненными трещинами. Только одной бабушке и решалась она жаловаться. Тогда старуха растапливала на огне немного бараньего жира и заливала трещинки.
Росла Цэвэл одиноко. Так вышло, что в их хотоне у нее не было сверстниц-подружек, а разъезжать по соседним аилам времени не было.
