мы картошку похватали — да в оборону.
Сколько тут смеха, улыбок и слез…
А потом все пошли к братской могиле. Пионеры деревни очень бережно охраняют ее. Кругом цветы. Высокий посеребренный памятник.
Ася Колобашкина и Нина Котова, не скрывая слез, горько плачут: «Такие ребята были…» И тут же вспоминают, что Витя Юрин и Витя Дмитриев были, оказывается, двоюродными братьями. Вместе пришли в отряд и вместе погибли. А Ваня Белугин был здесь ранен.
— Помнишь, Ваня, — говорит Ася, — твой автомат № 506?
— А ты откуда знаешь?
— Когда тебя ранило, мы положили тебя на повозку. Ты все вскакивал и порывался стрелять. И все боялся, что у тебя автомат отберут. Даже во сне кричал: «Где мой 506-й?» Я это на всю жизнь запомнила.
После Дмыничёй, так как весь командный состав был выведен из строя, отряд был временно расформирован по батальонам полка «Тринадцать». Девушек определили в госпиталь — ведь после Дмыничей раненых было очень и очень много. Стоял уже апрель, снегу почти не было, а весь госпиталь был на санях, что страшно затрудняло передвижение. К тому же никакой маскировки. Как пройдет санный обоз, так за ним след на километры. По этому следу фашистам было совсем легко преследовать партизан. Снова начались ежедневные бои. Бой в деревнях Волково и Юрово, бой на переправе реки Вихры, разве все их сейчас упомнишь?
Кочубей, раненный в голову и руку, находился в это время в походном партизанском госпитале. И вот интересен один случай. С ним на санях лежал контуженый, бывший власовец. Перейдя к партизанам, он очень храбро дрался против фашистов. А тут, как увидел, что партизанам трудно, снова перебежал к полицаям. Сразу же на другой день после его побега появилась немецкая листовка: «Партизаны, кому вы доверяете свою судьбу? Я был у вас в отряде, вместе с вашим командиром лежал в госпитале и знаю, что он никакой не военный. Он директор МТС. Так разве можете вы победить регулярные немецкие части с таким командиром?»
Немцы больше всего рассчитывали на неорганизованность партизан и думали быстро с ними расправиться. Но они глубоко просчитались. Несмотря на то, что среди партизан было действительно мало военных людей — даже сам прославленный командир полка «Тринадцать» Гришин был до войны обыкновенным учителем, — дисциплина у партизан была железная. И железной она была не от муштры, а от сознания, потому что каждый понимал, что от него зависит жизнь другого, что здесь, в отряде, они все связаны, как веревочкой. И если кто трусил подчас, то, чувствуя рядом локоть друга, пересиливал свой страх. А что было страшно, об этом и говорить нечего.
— Вначале я очень боялась, — рассказывает Ася Колобашкина. — Я до войны даже не могла себе представить, что когда-нибудь возьму в руки винтовку, буду стрелять, я ведь одного вида крови боялась. Бывало, порежу палец и ору благим матом. А когда в партизанах побыла, домой вернулась, после войны уже не раз ловила себя на мысли, что делаю и думаю по-партизански. Еду в поезде, смотрю в окно и думаю: «Ага, вот хороший подход к железке — справа лесок, слева лесок, и насыпь высокая, здесь только и спускать эшелон». Потом спохвачусь: «О чем это я? Уж сколько лет, как война закончилась, а я о минах, об эшелонах думаю».
Я прошу Асю рассказать о ее партизанской жизни, а она стесняется: никаких подвигов она не совершала, просто партизанила, и все. Что тут рассказывать? Разве что про разведку?
— В разведку мы всегда ходили с Элей Рыжаковой. Она такая была — огонь! И странно, как мы подружились, ведь характерами мы очень разные. Я слишком стеснительная, спокойная, трусиха, а Элька боевая, смелая, на вид очень суровая, даже грубоватая, но если рассмеется, то так весело г задорно, как никто не умел смеяться. Она заботилась обо мне, как можно заботиться лишь о самом близком, родном человеке. Многому она меня научила, я верила и подчинялась ей во всем, хотя была и чуть старше ее. И вот мы идем с ней в разведку. У нас отбирают документы, но разрешают взять по гранате и по пистолету. Мы берем с собой газеты и листовки, чтоб раз дать по деревням, но главная наша задача — дойти до деревни Шепетовки и узнать, какая стоит там часть, сколько немцев и какие укрепления. По дороге мы побывали в нескольких деревнях, беседовали с жителями, оставляли газеты и листовки с призывом вступать в партизанские отряды.
Но вот Шепетовка. Одна, женщина нам сказала, что в деревне немцев нет. Они два дня как снялись и уехали. Без опаски мы подошли к самой деревне и тут вдруг услышали гул машин и мотоциклов. Мы только что прошли сарай и догадались, что там должен быть их заслон. Что делать? Идти в деревню нельзя, повернуть назад — значит вызвать подозрение. Элька чуть повернула голову и увидела: от сарая прямо на нас идет немец с винтовкой наизготовку. Она дает мне знать глазами, и мы спокойно, ровным шагом направляемся в деревню, но не на центральную улицу, а в боковой проулок. Теперь, улучив минутку, я поворачиваю голову и вижу: немец неотступно следует за нами. Мы спокойно пересекаем улицу и бегом за дом. А сзади — выстрел. Это выстрел тревоги. Мы перебежали огород, и, на наше счастье, за огородом сразу кустарник, а чуть дальше лесок. Подбежали к опушке, оглянулись: человек тридцать цепью идут слева, пытаясь отрезать нас от большака, который нам нужно перейти. Мы побежали вдоль большака по лесу, но вспомнили, что справа железная дорога, сторожевая будка. Решили переходить большак. Только высунулись из леса — немцы. Справа и слева, только каски на солнце блестят. Они нас заметили и открыли огонь. Не знаю, сколько мы бежали по лесу, пока не смолкли выстрелы, и только к вечеру второго дня вернулись наконец в отряд.
В бою мне было сначала очень страшно. Я не верила, как это можно держать бой с фашистами И остаться в живых. Мне казалось, что при первой же стычке с немцами весь отряд до единого человека может погибнуть. И только потом я поняла, что в какие бы переделки мы ни попадали, весь отряд все равно не мог погибнуть. Кто-нибудь да выходил живым. А потом приходили новые люди, отряд пополнялся — и снова в бой.
Нас все время преследовали немцы. Особенно в сорок третьем году. И вот я думаю, что эти походы с боями и
