видно, что суровый Князь Тьмы держит в руках – чью-то отрезанную голову. Не успела публика ужаснуться, как голова эта вдруг разинула резиновый рот и прокричала в публику:
– Все вон!!!
Тотчас же невидимый диджей включил похоронный марш на 130 ударов в минуту. Воланд подбросил голову в воздух и по-футбольному наподдал по ней ногой; желтая луна под потолком вспыхнула ксеноновым светом и перегорела.
Что тут началось в зале – невозможно описать. Зрители спешили на выход, плюясь и бранясь в полный голос («Дешевый фарс», – слышалось чаще всего). Гнусили трубы, дребезжало железо, и лучи прожекторов шарили по рядам, словно выметая отставших.
Разжалованный Князь Тьмы между тем убрался в кулисы. Там откинул капюшон и окончательно стал Рогозинским. Хлопнул Митьку по плечу.
– Надо же, освистали! – сказал он, посмеиваясь. – И то сказать, долго терпели! Ну что, выйдем, раскланяемся?
Из озорства мы так и сделали. Вышли все втроем (Митьку пришлось вести под руки). Отвесили церемонный поклон, не обращая внимания на свист. Однако в зале слышались и аплодисменты. Кто-то из задних рядов даже крикнул: «Браво!»
– С почином, мужики, – шепнул Савелий нам. – Как настроение?
– Не знаю, – ответил Митька. – Голова кружится.
– Это от успехов, – заявил Савелий. – Вмажем – пройдет.
Мы вернулись за кулисы. Там нас окружили репортеры из околокультурной прессы. Они имели такой заговорщицкий вид, будто кто-то сдох прямо на сцене у них на глазах, и теперь им не терпелось узнать самые пикантные подробности об этом происшествии.
Среди вопросов были такие:
– Что за послание вы хотели донести до зрителя?
– Как вы думаете, Иисус вел бы канал в «телеграме»?
– Отрезанная голова – намек на исламский фактор?
Какой-то юноша-хипстер, снисходительно улыбаясь, ткнул мне в лицо дорогим диктофоном:
– Сергей, как вы относитесь к своему сегодняшнему провалу?
– Мы его заранее отрепетировали, – сказал я вежливо и отвернулся. Но этот бездельник не успокоился:
– Финал вы тоже заранее отрепетировали? Ну, где Пилат и Христос едут на Кипр?
– А вот это как раз была спонтанная находка, – ответил я. – Минутный приступ вселенской любви.
Журналист почему-то расплылся в улыбке.
– Сергей Владимирович, – тронула меня за рукав девушка моих лет, обозреватель из «Коммерса». – Если честно, мне понравилось. Но хотелось бы знать: почему вы выбрали для своего возвращения именно этот сюжет?
– Я увидел его во сне, – сказал я просто.
Митька вздрогнул. Глянул на меня опасливо, будто ждал подвоха.
– Да, во сне, – подтвердил я. – А точнее, в медикаментозной коме. В психиатрической клинике.
– Как романтично, – прищурилась девушка. – А как вы туда попали?
– Искал новых впечатлений.
– Звучит интригующе. Нашли?
– Нет. Вы не поверите: там нет ничего нового.
– У меня вопрос к Дмитрию, – не вытерпел какой-то студент. – Что это был за контракт? Ну, который больше не имеет силы? В чем он заключался?
Внезапно мы поняли, что оба одновременно смотрим в одну точку. А именно, чуть выше переносицы спросившего, туда, где у продвинутых людей располагается третий глаз. Третий глаз мы не нашли и поэтому посмотрели друг на друга.
– Контракт заключался в нашем воображении, – проговорил я.
Студент недоверчиво покачал головой.
– Пелевинщина какая-то, – сказал он.
Я решил, что запомню этот термин на всякий случай.
– Расскажите о ваших дальнейших творческих планах, – вклинилась тут девчонка с ярко накрашенными губами, и Митька стал рассматривать эти губы, а я принялся вдохновенно врать. Я говорил о будущем российского театра и о пресловутой виртуальной реальности, и о том, как мы будем править этим дивным новым миром. Но, конечно, ни словом не обмолвился о том, что им было рано знать. Скажем, о том, что у нас возникли некоторые проблемы с творческими планами. И о том, что билеты уже лежат в моем кармане, и что завтра мы сядем в самолет и улетим из этой снежно-дождливой то ли весны, то ли осени в теплые края, на остров в океане.
Это не было романтическим жестом. Просто мне позвонил давний знакомый – тот, что дружил с нужными людьми – и очень своевременно сообщил пару важных вещей. Цирк нужно было сворачивать, и как можно быстрее. По словам моего знакомца выходило, что мы успеваем. Правда, еще чуть подумав, я сообразил: он-то и нас и подставил. Как известно, в финале добро и зло часто меняются местами.
Потом мы ехали на такси через весь город в мою купчинскую квартиру, собирать вещи. Митька уселся сзади и примолк; я занял место впереди. Спутниковый навигатор вполголоса нашептывал, когда нужно сворачивать: очевидно, водитель плохо знал город.
Под этот шепот я и уснул.
Сон опять вышел профессиональным. Мне снилось, будто я все еще стою на сцене, в луче прожектора, в абсолютной тишине и абсолютной же пустоте.
Ни единого зрителя не было в зале, и оттуда, как из пещеры, веяло могильным холодом. Да и прожектор не грел, и даже неясно было, софит ли это – или просто дыра в потолке, откуда льется свет.
В этом сне я обрадовался, когда из кулис вышел еще один человек. Рослый, с зачесанными назад волосами, в блестящем монокле, исхудавший, но еще живой. Я узнал его сразу.
– Видел я твой спектакль, – сказал он мне. – Язык ни к черту! Но занятно! Занятно, чтоб тебя черти разорвали!
«Автоцитирование, – подумал я. – Впрочем, это все равно мне снится».
А гость погрозил мне пальцем.
– Знаю, знаю! – заявил он. – Сидит в тебе достоевщинка! Да-с! Ну, ладно, ты меня не любишь, бог тебя за это простит, я на тебя не обижаюсь!
– Да полно вам, Михаил Афанасьевич, – сказал я. – Я вас очень люблю.
Мой собеседник закрыл лицо ладонями таким образом, чтобы видеть меня сквозь пальцы. Но выдержал недолго и рассмеялся. Смех у него был – как бы это сказать? – не от мира сего. Так смеются люди, когда почему-то не желают ни глумиться, ни заискивать.
– Спасибо, Сережа, – сказал этот человек, внезапно став серьезным. – Все-таки куда как приятнее ожить ненадолго здесь, у вас, нежели в этой… в этом… – не подобрав слов, он щелкнул пальцами и остановился.
– В виртуальной реальности, – подсказал я.
– Возможно… звучит вполне инфернально. Одним словом, спасибо.
Я учтиво кивнул. А он продолжал:
– Вы, Сергей, неглупый человек. Тонкий и проницательный. Только вот что… сделайте одолжение: оставьте вы в покое мои книжки… ну, право, оставьте… вот и Владимир Владимирович вас о том же просит…
– Какой Владимир Владимирович? – испугался я.
– Какой, какой. Набоков, он же Сирин. С вами в Тенишевском учился. Только лет на сто раньше.
– Ах, ну да, – протянул я. – А что так? Не нравятся наши мэшапы?
– Они не
