ему нравились эти живые разговоры, когда у каждого есть право проорать свою собственную точку зрения. Он уже был в воинственном настроении. Попихав друг друга и даже слегка смазав обоюдно по морде, они вышли отлить. И только приступили к этой процедуре, как…
…Над широкой кладбищенской дорожкой, под пышными хлопьями снега, маячили две фигуры, удаляясь в сторону монумента воинам Великой Отечественной войны.
– Я говорил, я говорил, – в ужасе прошептал Артем, – а ты не верил. Привидения…
Привидения шли неторопливо, и даже как будто беседуя.
Охранники, разбрызгивая мочу с расстегнутыми штанами влетели в сторожку и крепко заперли дверь.
– Завтра уволюсь, – сказал Артем, – не могу больше.
Оксана Штанько и Анаид Терещенко, не сворачивая со своего пути, как будто их кто-то вел, сразу подошли к могиле поэта-диссидента Аркадия Федоровича. Оксана прильнула к холодному камню, поставленному поклонниками поэта. Анаид оценила скромный камень.
Надпись на камне гласила: «Аркадий Федорович».
– А фамилия какая?
– А это и есть фамилия.
– А отчество?
– Тоже Федорович, только с другим ударением.
Потом сходили к Терещенко. Он был неподалеку, но среди своих соратников, быстро сгоревших в эти перестроечные годы. На могиле стоял огромный тяжелый крест, воздвигнутый оппозицией на средства одного симпатичного олигарха, который уважал либералов. Анаид подумала: «Мне бы хотелось тоже чего-то поскромнее, может, как у Катиного сторожа – погоста…» Потому что рядом с этим крестом ей, жене, не было места, здесь царила политика. Огромный холм неувядающих роз покрывал пространство вокруг креста – хорошо, что была память, но ее Борьки тут не было.
Все же она сказала ему, глядя в небо: «Прости меня. Одной очень страшно».
В глаз упала большая снежинка. Наверное, это был ответ.
Обратно они шли не чуя ног, даже как бы забыв о них. Но догадывались, что влезть обратно не удастся. Они постучали в сторожку. Доносился звук телевизора, даже слишком громкий. Они опять постучали. Долго не открывали.
Потом резко распахнулась дверь: на пороге стоял охранник с ножом, который угрожающе держал перед собой. За ним угадывался перепуганный второй. Телевизор орал, перекрикивая страх молодых ребят. Девушки встревожились.
– А что случилось? – спросила Анаид, прислушиваясь к истерическому голосу Соловьева. – Война?
– Почему? – не понял Саша. – Какая война?..
– Мы просто устали ждать и хотим позвонить от вас.
– Нас, наверное, забыли, – сказала Оксана миролюбиво.
Их голоса успокоили ребят, и Артем сделал звук потише, а потом вообще переключил каналы. Девушки стали извиняться:
– Мы сейчас… мы только позвоним… нас ждут в часовне. Вы нам только двери откройте, а то мы в окно вылезли.
Старший нашел телефон, протянул Оксане, но экран был черный – не работала связь. Артем достал свой и попытался включить. Пока они водились с телефонами, Анаид присмотрелась к небольшому телевизору и обомлела.
На экране с выключенным звуком шла какая-то знакомая передача, шел прямой эфир с участием вдов, которые издали показались Анаид очень знакомыми.
– Оксана, – сказала она, – ты погляди-ка…
Оксана подошла поближе и вгляделась в изображение. Это была та самая программа, которую они несколько раз репетировали, и вдов было восемь, как и положено, и ведущая была Аглая – энергичная, бодрая, полная участия и ободрения к жертвам горьких обстоятельств. Только это были не они, а совершенно другие вдовы, одетые, как и они, в красивые стильные черные платья с нитками жемчужных бус, их ножки были на высоких каблуках, даже более высоких, чем то, что было надето в данный момент на Оксану и Анаид.
Артем, заинтересовавшись, включил звук. И обе женщины услышали, как ведущая, обращаясь к этим женщинам, называет их именами: Анаид, Ольга Арташезовна, Елена, Оксана, Катя, Ульяна, Алина, Зинаида Никитична.
– Ничего не понимаю, – сказала Оксана, – кто это?
– Вдовы, очевидно, – предположила Анаид.
– На самом деле? А кто тогда мы?
– Привидения.
Их играли актрисы: более красивые, чем они, яркие, талантливые с хорошей четкой речью: они смущались где положено, радовались бесхитростным шуткам ведущей. Все шло как по маслу. Пожилые дамы были терпеливы и участливы. Молодые почтительны и уважительны.
Охранники отворили дверь часовни. Внутри было пусто. Все просто испарились. Высокое узкое окно было открыто. Пианино они использовали как лесенку. Оксана и Анаид обошли часовню и обнаружили следы, которые исчезали на их глазах. Темно, тихо, пусто…
Людмила и Юрочка
Ночью была бомбежка, и Юрочка много плакал.
Маленький мой, что же ты так не вовремя родился. Война в Донецке. Не до тебя. Дочка сбежала с хахалем, успела. А мы застряли с моим мальчиком.
Юрочка, внучок, счастье мое, что же нам делать. Годика еще нет, а такой умненький, солнышко мое ясное. Никому ты в этой жизни, кроме меня, не нужен. Мать собственная слиняла. Вот уж представить нельзя, чтобы свою кровиночку бросить можно было. Конечно, Юрочка не один, он с бабкой, и я еще не старуха беспомощная. Но бежать надо, бежать, не оглядываясь. Все бросить и бежать.
Взяла своего внучка, закутала, засунула в карман паспорт и свидетельство о рождении и пошла. Куда глаза глядят. Буквально. А они никуда не глядели. Сил было мало. Юрочка уже тяжеленький. Руки тянет, спину сразу заломило.
Вчера одна женщина в очереди сказала, что в больнице она видела русскую из Москвы, и она детей собирала на вывоз, чтобы спасти, но только детей, взрослых не брала.
Людмила подумала, вдруг повезет, пристроится она для помощи, наврет, что нянечкой в больнице была. Или отдаст своего ненаглядного, а адрес узнает, куда их повезут. А сама уж как-нибудь доберется. Перейдет линию фронта или как это называется теперь.
Так и вышло. Добрая женщина приняла Юрочку, взяла его свидетельство и так толково объяснила, куда его увезут и где можно будет его найти. Мальчик ненаглядный, будто понимал, вцепился ручками в старую свою бабку и плачет. Годика нет, ягодке, а все понимает. Добрая женщина забрала Юрочку и унесла в машину скорой помощи. Сверху на крышу простыню натянули с красным крестом – может, увидят, когда стрелять будут.
На просьбу Людмилы принять ее на работу или просто взять в помощь, сразу отказали – мест нет, взрослых не берем.
Загремели опять пушки и под эту канонаду увезли от бабушки Людмилы самое дорогое ей существо – Юрочку.
Около Люды стояла молодая женщина со злым лицом: она тоже двух детей отправила, но постарше, младшеклассников. Людмила спросила ее, не знает ли она способа, как выбраться из этой кровавой каши. Женщина посмотрела на нее невнимательно и сказала, что не знает. Потом злобно добавила: «Можете не надеяться увидеть своего ребенка. Всех, кому до трех лет, везут сдавать на органы».
Людмила не поверила. Это же Красный Крест, а не фашистский концлагерь. Нет, не поверила. А душа заныла – зачем доверила своего Юрочку чужим людям.
Но не стала возражать, да и никто бы и слушать не стал. Людмила с изумлением увидела, что подъехал рейсовый автобус – вроде в городе уже транспорт не ходил. Забралась и поехала. Даже не спросила куда – просто купила билет у кондуктора и поехала. В автобусе были еще люди, и они все молчали. Никто не спрашивал лишнего.
Но автобус привез на автовокзал, и там удалось сесть на другой автобус – междугородний. Потом пересела на попутку. Немного денег у нее было. Дорогой грела ее теплая щечка Юрочки, крепко прижатая к ее щеке при прощании. И слюнка нежная, которую он во сне выпускал на подушку. И запах шейки в самой ямочке. Никогда Людмила не любила так свою дочь Свету, как вот этого сиротку при живой матери Юрочку. Вспомнила, как в первый день не знала, чем его кормить. Из дому не выбраться. Стреляют. А он голодный. Так бинтик нашла и сгущенку развела в чашке. Обмакивала бинтик и давала сосать. Малыш сосал и чмокал, а она думала: а может, вредно это, может, убью я его этой сгущенкой просроченной.
Светка была оторва, и этим все сказано. Да и сама Людмила была когда-то будь здоров – накрутила в своей жизни много и Светку-то между делом родила от одного охранника. Перекати-поле – вот ее жизнь. Потому и дочь ее – оторва. Родила своего мальчишку, принесла и бросила на диван – держи, бабка, мечтала о внуке, получай. И адью!
Мысли были неприятные, лучше думать о Юрочке: какой
