своей глупости Димон и попал под влияние Анатолия.
Я писала ему сообщение за сообщением, пересмотри свою жизнь в последние годы, ведь ты предал все идеалы своей юности, полностью отошел от того духовного пути, которым шел. Старый священник мне сказал, что знает случаи полного выздоровления от этой болезни, но выздоровление возможно, только если больной изменится сам – воспримет посланное ему страдание как очищение от налипшей на его душу скверны; сначала должно произойти духовное исцеление, писала ему я, ты должен в первую очередь победить ненависть, которая разрасталась в тебе, болезнь и есть твоя ненависть! Ты пошел по ложной дороге, посчитав себя виннером (у него был даже такой электронный адрес), стал служить только золотому тельцу, а не честному труду, не поиску истины. Ты сам говорил мне двадцать лет назад, что смысл твоей жизни – поиск истины! Если ты вернешься на ту дорогу, которой шел в молодости, душа твоя преобразится, тело победит болезнь – и ты будешь здоров. В каждом сообщении я повторяла: ты можешь выздороветь, Димон! Но параллельно духовному самоисцелению, не отказываясь и от медицинской помощи, ты обязательно должен найти то средство, которое знала моя бабушка. И каждый раз почта штамповала: «Ваше сообщение получено. Ждите ответа».
– Выздоровления Димона хотели только вы с Ариной, и как раз дочь он бросил, а тебя возненавидел, – грустно сказал Юрий. – А ведь остальным нужна была его смерть. Потому он был обречен.
* * *
Когда родилась Аришка, наши с Димоном катания по случайным дорогам области не прекратились и, если он предлагал прокатиться, я с удовольствием соглашалась. Но теперь мы брали с собой ребенка. И вот что странно: когда мы болтались на машине с Димоном вдвоем – близ города Н. или в Подмосковье, – ни разу он не свернул на какую-нибудь неизвестную дорогу, где автомобиль бы застрял, попав в непригодную колею. Но теперь, когда с нами была малышка, с Димоном стало происходить непонятное: внезапно он сворачивал с шоссе на совершенно незнакомую проселочную дорогу, проехав по которой с полкилометра, машина начинала буксовать и в конце концов увязала так, что самостоятельно выбраться из ямы не было никакой возможности.
Первый раз мы застряли осенью, Аришке было десять месяцев, и, поскольку Димон сказал, что мы едем на часок, не более, так, прошвырнемся и все, я никакой еды с собой не взяла. Едва колеса завязли в какой-то трясине, утопившей колею, я с отчаянием поняла: ребенок вот-вот захочет есть, а выбраться отсюда самим шанса нет – колеса погружались все глубже и глубже, машина накренилась, Димон бегал и собирал с земли сухие ветки, пытаясь, засунув их под колеса, хотя бы как-то приостановить медленное, но упорное наше погружение в болотистую грязь. Я стояла, держа на руках Аришку, и уже готова была заплакать от страха и отчаянья.
Спасло нас чудо.
Внезапно на дороге появился мотоцикл с коляской, им управлял мужчина, одетый легко, хотя был октябрь, – в джинсы и обычную майку без рукавов, у мужчины были огромные мускулистые руки и очень широкие плечи, хотя, когда он сошел с мотоцикла и подошел к нам, стало видно, что, несмотря на богатырское сложение и мощнейшие бицепсы, роста он среднего. Не сказав нам ни одного слова, он быстро наклонился, подхватил нашу машину, приподнял ее и передвинул на сухое место дороги. Отряхнув руки, он улыбнулся мне, сел на мотоцикл и умчался. Года через два в журнальчике «Тайны двадцатого века», где, кроме статей про оборотней и вампиров, появлялось много интересного, я с удивлением обнаружила письмо читательницы, рассказавшей, как завязли они однажды на совершенно пустой лесной дороге и уже почти потеряли всякую надежду выбраться, как вдруг раздался гул мотоцикла и неизвестно откуда появился богатырского сложения мотоциклист в синих брюках и трикотажной белой майке, который, спешившись, просто вытащил их машину, точно весила она всего несколько килограммов, а затем, не проронив ни слова, уехал…
Второй раз наша машина застряла зимой – и как раз тоже на глухой лесной дороге. Димон совершенно безбашенно свернул с широкого шоссе, черного и влажного от растаявшего снега, и повел машину в глубь леса.
Арише было два с половиной года.
Снега тогда выпало очень много, потом подморозило, но вдруг резко потеплело – сугробы стали чернеть и оседать. Заехав в самую глубь сосняка, машина забуксовала. Димон выскочил, глянул, сообразил, что ситуация аховая, и, конечно, начал орать, обвиняя меня в том, что я не остановила его, когда он решил на эту идиотическую дорогу свернуть.
– Я просила тебя ехать только по шоссе.
– Шла Шаша по шосэ и шашала шушку! – проорал он. – Не слышал я твоего предупреждения!
Мы выехали после четырех дня – и теперь быстро темнело. Димон, освещая себе путь зажигалкой, снова бегал, суетился вокруг колес, совал под них ветки, сажал меня за руль, а сам пытался толкать машину. Деятельность он развел бурную, но совершенно безрезультатную. Стало совсем темно. Ребенок заплакал. Димон включил фары. Я успокоила Аришку, усадила ее на заднее сиденье, и она задремала.
– Завязли?
Голос сначала прозвучал из темноты, но тут же в круге света появился и говорящий – сухонький дед, опирающийся на палку.
– Здесь и трактора-то не ездиют, – сказал старик, – и не ходит никто.
Димон смотрел на него точно остолбенев.
– А вот если ехать прямо по моим следам, куда я сейчас иду, там будет поселок, а из него в сторону, против лесу, выходит уже асфальтированная дорога.
И старик спокойно пошел дальше: его беззвучные шаги казались очень медленными, но скрылся он из виду почему-то достаточно скоро.
И тут я вспомнила, что в багажнике лежит толстая деревянная доска, купленная в хозяйственном магазине с отдельным набором деревянных крючков, на которые предполагается, прикрепив их, вешать всякие ложки-поварешки и полотенца. Я достала доску и, не сняв с нее целлофана, сунула под заднее колесо. Димон, увидев это, наклонился и запихнул доску еще глубже.
– Садись за руль, а я подтолкну, – сказал он вяло, без всякой надежды в голосе.
И я села за руль, и – о счастье! – машина поехала.
– Блин! – крикнул Димон. – Скорей пусти меня, пока ты снова куда-нибудь не вляпалась!
Мы медленно ехали в том направлении, куда недавно ушел старичок, и когда показались огоньки поселка, Димон повернулся ко мне и, чуть притормозив, спросил:
– Старик-то откуда взялся в лесу в темноте? Небось тебе вспомнились истории про лесных призраков умерших людей, в пионерлагере в детстве слышал. Все заснут, а я лежу ворочаюсь.
– Да шел из соседней деревни через лес, – сказала я, – местные хорошо знают дороги.
– Испугалась сначала?
– Немного. Но… – Я засмеялась. – В свете огней все устрашающие проекции тают…
* * *
Из-за того что в деревне появился Анатолий, я запретила Аришке туда ездить. Но не только Анатолий был причиной: я уже рассказывала, что два несчастных молодых гастарбайтера-узбека, что показывали нам клетки с кроликами, были незадолго до гибели Оли, сестры Люси, найдены мертвыми – кто и за что с ними разделался, осталось неизвестным: полиции нет особого дела до мигрантов из бывших союзных республик.
Да и сама Аришка не горела желанием ехать туда после нашей последней поездки. Но Димон в своей вечной спекулятивной манере растрезвонил по всем знакомым, что отвратительная мать не дает отцу видеться с дочерью! Меня осуждали. Особенно, конечно, старалась «чадолюбивая» Инна
