к избушке. Оле неловко сполз с крупа лошади в снег. И сразу же инвалид так же свалился в снег, заворочался, хрустя настом. Аля сидела на своём месте, заворожённая, но зашевелилась и соскользнула с лошади, упала и тут же поднялась.
Хррато и Плабюх, как лунатики, шли к избушке через чащобу по глубокому снегу, проваливаясь и выбираясь, хрустя валежником. Аля бросилась за ними, но упала — затёкшие за время этой долгой езды ноги не слушались. Она поползла по насту. Оле поспешил за ней, но тоже упал, застонал, вскрикнув:
— Ад ноупле!
Инвалид пополз по насту. Аля вцепилась в брата, толкнула его вперёд:
— Ну! Ну!
Тот неловко пополз, обдираясь о ветки валежника. Они поползли вместе. Инвалид поспешил за ними, ползя на руках. В это время белые близнецы, перебравшись через два заснеженных сосновых ствола и преодолев куст и сугроб, оказались перед избушкой. Их фигуры застыли перед чёрным квадратом двери.
— И мы, и мы!! — закричала Аля пронзительно, подталкивая ползущего брата.
Торчащие из-под снега ветки цеплялись, хрустели, ломаясь.
— Господи, помоги! — взвыл инвалид и замолотил руками по снегу, как по воде.
Он перетащил своё тело через ствол упавшей сосны, пополз, хрустя валежником.
Плабюх и Хррато шагнули вперёд и исчезли в чёрном квадрате.
— Нет, нет!! — завопила Аля, кидаясь к избушке.
Продравшись через валежник, она встала перед чёрной дверью. И оглянулась:
— Оле!
Она забормотала в сильнейшем волнении:
— Нам — туда! Туда! Туда! Там — наше! Наше! Хороший наше!
Брат полз изо всех сил, бормоча своё «ад ноупле». Ватник его застрял в ветках бурелома. Стоная и причитая, он расстегнул его; извиваясь, выполз из ватника, протиснулся под стволом и, загребая снег руками, подполз к ногам сестры, уцепился за них.
— Оле, Оле! — повторяла она, глядя в чёрный квадрат и помогая брату.
Руки её ходили ходуном, губы тряслись. Схватившись за сестру, Оле стал привставать. Они зашатались, но не упали и обнялись. Уставившись в чёрный квадрат двери, они замерли, всхлипывая и тяжело дыша. И шагнули вперёд. И исчезли в чёрном пространстве.
Ползущий по следу Оле инвалид одолел валежник, но под сосновым стволом застрял в сучках и завопил бессильно, на весь безмолвный утренний лес:
— Господи, помилу-у-уй!! Господи, поми-и-и-илуй!!!
Он почувствовал, что остаётся здесь один. Вороные механические лошади стояли неподвижно, как каменные. Чёрные головы лоснились на солнце.
— Да что ж такое… Господи! Господи, твоя воля! — ворочался под стволом инвалид, отплёвываясь от снега.
— Ну нельзя же так… мать вашу… нельзя-я-я!! — Он дёрнулся, затрясся грузным телом изо всех сил.
Ватник его затрещал, шов левого рукава стал расходиться. Старик поднатужился и проволок своё тело под стволом, оставив рукав ватника на сучках.
— Господи, Господи, Господи… — бормотал он с одышкой.
По следам вошедших в избушку он дополз до её порога. Над ним висело абсолютно чёрное квадратное пространство дверного проёма. Инвалид схватился за обледенелый порог, подтянул своё тело. Слегка отдышавшись и пялясь в непроглядную тьму внутри избушки, он пробормотал: «Господи, помилуй!», набрал в грудь побольше воздуха, как перед нырком в прорубь, и вполз в чёрный квадрат.
Тьма избушки — густая, давящая беспросветно, пахнущая старым срубом и сухими травами, сморгнулась, как пелена.
Аля, Оле, Плабюх, Хррато и старик открыли глаза.
И зажмурились: мир, в котором они оказались, был слишком ярок.
Первым открыл глаза Хррато.
Потом постепенно — все остальные.
Они сидели на пашне в центре огромного поля. Вокруг расстилалась великолепная равнина — поля паханые и непаханые, ровные луга раскинулись до самого горизонта. А там, вдали, синела тонкая полоска леса. Полуденное солнце светило с чистого неба. И было тепло. И пахло началом лета и свежей землёй. Инвалид взял ком земли, поднёс к лицу. В земле шевелился червяк. Старик понюхал ком. Из здорового глаза его потекли слёзы. Он заплакал, прижимая землю к груди. Остальные сидели поражённые, оглядываясь. Раскинувшийся кругом простор потрясал своей бескрайностью. Над всем этим простором сияло солнце и, как купол, висело небо и летнее спокойное тепло.
Плабюх встала, завертела белой головой. Оле встал. Аля сидела, вцепившись пальцами в землю, словно боясь потерять её. Быстро вскочил Хррато. Старик-инвалид плакал и крестился, прижимая ком земли к груди.
Повертев головами, четверо уставились на невероятных размеров гору, возвышающуюся за синей полоской леса. На первый взгляд гора показалась им дальней тучей, занявшей полнеба. Но это была не туча, а огромная, невероятно широкая и высокая гора, уходящая вверх и расплывающаяся вершиной в синем небе. Гора была по-настоящему гигантской. От её размеров захватывало дух. Основание её раскинулось за полоской леса — широко, мощно, занимая почти всю северную часть пейзажа.
Старик-инвалид, наплакавшись, вытер глаз свой и тоже уставился на гору.
— Гроза? — спросил он и рассмеялся, затряс головой. — Или гора? Без пенсне не разгляжу. Господи, спасибо Тебе!
Он перекрестился. Затем приподнялся на своих культях, расстегнул засаленные ватные штаны и стал мочиться на сырую землю. Четверо молча глянули на старика и, вспомнив, что двое суток непрерывно, безостановочно ехали на лошадях за вороном, сделали то же самое: помочились, каждый по-своему, отворачиваясь или нет.
— Ну вот и слава Богу, — облегчённо улыбнулся инвалид, застёгиваясь.
И подставил лицо солнцу. Это лицо, обезображенное багрово-фиолетовой опухолью, обветренное, морщинистое лицо старого человека с большой белой бородой, прошедшего через лихолетье времени, застыло в солнечных лучах, как в янтаре. Здоровый глаз зажмурился, а другой, всегда полузакрытый, до которого дотянулась страшная опухоль, выпустил слезу.
— Вот и слава Богу, — повторил старик.
Он приподнял свою облысевшую голову, подставляя лицо полуденному солнцу. Борода его поднялась белым кустом и мелко задрожала. Старик дёрнулся всем своим грузным покалеченным телом, хрипло втянул теплый летний воздух и повалился навзничь на пашню.
— Как не было, как стало и не надо, положили нам и простить там, как это всё, как хорошо, что делали… — забормотал он, закатив глаза. Дрожь овладела им. И стало ясно всем, кто это видел, что это — дрожь предсмертная.
В это мгновенье гигантская гора пришла в движение и стала приближаться. Вершина её закрыла солнце и полнеба, тень упала на пятерых людей, и стоящие в ужасе попятились. В вышине над ними возникло гигантское человеческое лицо. Гора была гигантским человеком. Огромные щёки, толстые губы, глаза за круглыми линзами очков — всё это было исполинским, бледным, размытым высотой, всё неотвратимо нависало над миром.
Губы размером в два горных кряжа разошлись, и в небе раздалось громоподобное:
— Ну вот!!!
Стоящие на пашне попадали и в ужасе закрыли головы руками. И только старик-инвалид лежал
