В глубине души я знала, что Хамильтон был прав. Моя мать была настроена решительно. Тот факт, что она солгала о беременности и приложила столько усилий, чтобы скрыть это, был достаточным тому доказательством.
— Прости, если я тебя расстроил, просто я не понимаю твоей преданности ей.
Я повернулась и прислонилась к стойке. Скрестив руки на груди, я произнесла:
— Ты когда-нибудь любил кого-то разрушительного? Кого-то, с кем случилось что-то действительно дерьмовое. Кого-то, у кого была веская причина быть таким, каким он был. Тебя убивает наблюдать за тем, как они разрушают свою жизнь, но ты понимаешь это. Ты видел их травмы воочию. Ты обнимал их в самые уязвимые моменты. Ты страдал, потому что страдали они.
Хамильтон уставился на меня, его глаза были полны эмоций, но выражение лица оставалось отсутствующим.
— Да. Страдал.
Я хотела узнать о человеке, которого Хамильтон любил и который был деструктивным, но не спросила. Вздохнув, я провела руками по юбке, прежде чем ответить. Как я могла объяснить Хамильтону свою мать? Для постороннего человека ее поведение не имело смысла.
Я была готова любить человека за то, на что он способен. То, что моя мать была разрушена жестоким обращением и несла ответственность за воспитание ребенка, будучи сама едва подростком, не означало, что она не была способна любить. Она просто не знала, как делать все правильно. Нельзя винить кого-то за его невежество.
— Она просто поврежденная женщина. Мама боролась со своим психическим здоровьем всю мою жизнь. Хотя она не позволяла мне видеть многое из этого, я знала, что это есть. Я знаю, что в какой-то момент мы все несем ответственность за свои поступки. Мы не всегда можем винить нашу травму в плохих поступках, которые мы совершаем. Но что, если человек просто не знает ничего лучшего? Что, если ее единственное представление о любви было получено от ребенка, которого она не хотела, и матери, которая жестоко обращалась с ней? Может показаться, что я должна призывать свою мать к лучшему, но это не так просто. Она — продукт своего воспитания. Ею движет желание чувствовать себя в безопасности. Это не преступление — хотеть лучшей жизни. Я просто хочу, чтобы она была счастлива.
Хамильтон провел руками по волосам и уставился в пол.
— Я понимаю, — прошептал он. — Я действительно понимаю. Моя мать была наркоманкой, Вера. Начала принимать таблетки после моего рождения.
Я не ожидала, что Хамильтон признается в этом, и терпеливо ждала, пока он продолжит, хотя внутри я была благодарна, что он открылся мне, — по-настоящему открылся. Это сделало наши отношения более реальными. Он хрустнул костяшками пальцев. Я нутром понимала, что Хамильтон должен примириться со своей историей на своих условиях. Он поделится только тем, что ему удобно, и, если он захочет рассказать мне больше, он расскажет.
— Когда я был маленьким, я не понимал этого, но, когда я стал старше и появились новости о моей биологической матери, все вдруг приобрело смысл, — Хамильтон встал и начал убирать на кухне. — Я был просто ребенком. Я просто хотел, чтобы она любила меня, как любила Джозефа. Но она была сломлена предательством Джека. Наркотики становились все жестче. Ненависть становилась все тяжелее. Бремя ее депрессии стало слишком тяжелым, но я хотел нести все это. Понимаешь, я чувствовал себя ответственным за ее печаль.
Мне хотелось обнять Хамильтона. У меня разрывалось сердце, когда он говорил о своей матери.
— У меня никогда не было нормальных отношений. Я просто хотел, чтобы меня приняли. Но я понимал ее боль. Я хотел забрать у нее все это. А потом она покончила с жизнью.
Я ахнула.
— О, Хамильтон, это ужасно, — прошептала я, эмоции забивали мое горло.
Я оттолкнулась от стойки и подошла к нему, обхватив его за талию и прижавшись щекой к его спине. Он неловко похлопал меня по руке и остался напряженным, но через несколько минут он медленно расслабился в моих объятиях, расправив плечи и издав негромкий звук признательности.
Хамильтон отстранился, повернулся и поцеловал меня в лоб, прежде чем заговорить.
— Мы приучены думать, что наши родители — непобедимые герои. Мы хотим для них самого лучшего. И постепенно их человечность просачивается сквозь трещины, понимаешь? Иногда они просто не способны стать лучше, измениться. Но в какой момент мы перестаем позволять их проблемам разрушать нашу жизнь?
У меня не было ответа на вопрос Хамильтона. Я все еще позволяла своей матери принимать все решения в моей жизни. Даже сейчас, когда я была с Хамильтоном, мне требовалась каждая унция самообладания, чтобы не побежать к ней и не попросить разрешения и прощения. Я хотела все исправить. Я ненавидела разочаровывать ее. Этот импульс — наклониться назад и все исправить — укоренился в моей душе.
— Пойдем. Не хочу, чтобы ты опоздала, — сказал Хамильтон, меняя тему разговора.
— Хорошо, — ответила я.
Я начинала понимать сигналы Хамильтона. Когда он хотел закончить разговор, когда он становился слишком закрытый для комфорта, он просто заканчивал его.
Заканчивал. Это.
Глава 20
Джаред прохаживался по коридору перед аудиторией, когда я подошла. Я прижала учебник к груди, рассматривая его как броню, когда подошла к нему. Хамильтон предложил пойти со мной, но я должна была сделать это сама. Джаред причинил мне боль. Если бы не Хамильтон, назвавший его, я бы, наверное, и не узнала, что он работает на моего отчима. Я должна была начать встречать свои проблемы лицом к лицу. Больше не нужно прятаться от них.
Как только лазурные глаза Джареда остановились на мне, он практически бегом бросился в мою сторону, на его фарфоровом лице отразилась смесь облегчения и предвкушения.
— Вера! Слава Богу, ты здесь. Джозеф звонил мне без остановки…
Конечно, Джозеф звонил ему. Мой отчим был таким мудаком. Я продолжала идти, избегая взгляда Джареда и направляясь к двери, несмотря на то, что его громоздкое тело преграждало мне путь.
— Я не хочу говорить с тобой о моей семье и о том, как они наняли тебя, чтобы ты был моим другом, — огрызнулась я.
Джаред схватил меня за плечи, заставляя остановиться.
— Вера, перестань драматизировать. Хорошо, что я был здесь. Ради всего святого, Сеинт появился в кампусе на прошлой неделе и угрожал тебе. Я просто следил за тем, чтобы ты была в безопасности. Я не понимаю, почему это так важно.
Я посмотрела на вверх и на мгновение стиснула зубы, прежде чем ответить. Джареду,
