увидеть: он понял, что я его разглядела, и приложил руку к груди – знакомый жест, сердечное приветствие, которым встречают важных гостей и добрых друзей.
Я попыталась обернуться, но не успела – что-то ударило меня в грудь, навалилось, мешая дышать, и я проснулась.
Ахо стоял у меня на груди, тяжелый и очень недобрый, и обнюхивал мое лицо с хмурой деловитостью. Кристалл в фонаре у окна тускло светился.
– Ты охренел?! – прошипела я и попыталась снять с себя кота.
Тот вывернулся, почти вытек из моих рук, и тяжело спрыгнул на пол.
– Человечье дитя опять забыло про благодарность, – прошипел он в ответ, вылизывая лапу, к которой я посмела прикоснуться. – Я сторожу ее сны, чтобы в них не проникло ничто, чему в снах леди не место, а она бесцеремонно меня пинает.
– Ты меня напугал, между прочим! – проворчала я.
Сколько вообще времени?
– Я тебя разбудил! – фыркнул он. – Избавил от сомнительной радости видеть кошмар, между прочим, – пушистый хвост дернулся из стороны в сторону. – Мой господин просил передать, что если леди не спится или нужна компания для разговоров, то они ждут леди на прежнем месте.
– Кто – они?
Я моргнула, прогоняя остатки сна.
Неприятного, но не кошмарного.
Впрочем, кто знает, во что он превратился бы, успей я обернуться к тому… К кому? Кроме приветственного жеста в этом ком-то не было ничего знакомого. Или было? Уж не появилась ли у господина волшебника дурная привычка шляться по чужим снам?
– Они оба у Ренара, – фыркнул Ахо, явно возмущенный моей непонятливостью. – И в этот раз сами предлагают тебе присоединиться к их позднему чаепитию… Если, конечно, ты не планируешь досматривать сон… К слову, он правда становился кошмаром, – фэйри, кажется, ухмылялся. – Жаль, что у меня приказ не позволять вам видеть дурные сны. У кошмаров прекрасный привкус.
Он моргнул – два светящихся глаза на секунду исчезли в тенях.
– Так что? – спросил Ахо. – Мне передать господину, что леди предпочла здоровый сон сомнительному счастью гулять ночью по коридорам или проводить вас, как в прошлый раз?
Я вздохнула и опустила ноги на пол.
ГЛАВА 4: Зелень и золото
Я пред Вами, а Вы предо мной – киска, зубки ощерьте.
Сергей Калугин, «Танец Казановы»
Тонкие металлические невидимки удерживали мои волосы так, чтобы это походило на прическу, и чтобы венок из дубовых листьев, золотых во всех смыслах, оставался на голове. Он все еще был тяжелым, и я подумала, что к концу вечера буду мечтать его снять.
– Вот, – сказала Элси, отходя на шаг. – Вы очень красивая.
Мне оставалось лишь признать, что она права, а в стратегию лжи от Аниты Рендалл, кажется, закралась ошибка.
На несчастную родственницу из провинции я точно не была похожа.
Зеркало отлично мне об этом говорило. Очень ясно так говорило.
Родственниц из провинции не показывают королям, думала я, пока Элси поправляла на мне платье – последние штрихи перед тем, как выпустить меня из круглой примерочной, где мы были вдвоем, если не считать отражений. Родственницам из провинции не снимают роскошные особняки. Вряд ли их будут задаривать платьями просто так и проталкивать во фрейлины к юной принцессе. В конце концов, золотые обручи – они тоже не для бедных родственниц, ведь так? Хотя, конечно, много ли я знала об обычаях родства в этом мире?
Можно ли назвать мою связь с дель Эйве родственной?
Может ли девушка из подобной семьи быть кем-то особенным в глазах местного общества, где бы она ни провела часть своей жизни, из какой бы глуши ни явилась?
Кондор сказал, что да, может. Придуманной Анитой лжи он не сопротивлялся, в отличие от решения своего отца стать моим патроном.
Возможно, эта ложь просто не значила для него ничего. Или он искал среди своих родственников тех, с кем у него не было связи по волшебству в крови, лишь по закону людей, и кому-нибудь из них меня в итоге и припишут. Совершенно безболезненно для чародейского самолюбия.
Или, если что-то пойдет не так, леди Анита придумает новую ложь, которую мне протянут, как блюдо с зефиром.
Но это все – потом, а пока я стояла перед зеркалом в платье из зеленого бархата, с тяжелыми от вышивки рукавами и подолом, и чувствовала холодок на обнаженной шее. У моего отражения была бледная кожа и зеленые глаза. То ли свет так падал, то ли оттенок ткани, выбранный Феликсом, действительно пробуждал в моих глазах зелень и делал их ярче.
Из-за приподнятых волос шея казалась тонкой, а плечи хрупкими.
Я осторожно развернулась, стараясь держать голову прямо, и не без помощи Элси спустилась с постамента.
В двух длинных юбках, одна из которых была из плотного бархата, ходить было не очень удобно: платье делало меня медленной, заставляло рассчитывать шаги. По чьей-то милосердной задумке оно было лишено шлейфа, и уже за это я была благодарна. Новые туфли из мягкой кожи, которые любезно предоставила мне госпожа Фонс-Флорал, потому что его высочество так и не прислал ту пару, которую хотел, к счастью, оказались удобными. Я могла лишь надеяться, что они останутся удобными до конца.
И еще – что я не упаду в обморок от голода, потому что с самого утра я совершенно не хотела есть.
От страха.
От этого же страха я почти не замечала ничего вокруг. Мир превратился в череду ярких пятен – преимущественно зеленых, потому что большую часть утра я провела наедине с Элси и платьем, – в поток каких-то малопонятных мне фраз, куда менее содержательных, чем вчерашняя беседа с Присциллой, которая, по мнению Присциллы, видимо, должна была меня поддержать, но лишь больше добавила паники. И уж точно менее значимых, чем разговор, на котором присутствовали все дель Эйве, исключая Тересию: обсуждали стратегии вранья, жизнь в Арли и последующую жизнь в Альбе – и, да, платье.
Кажется, мой собственный отец уделял мне внимания меньше, чем лорд Парсиваль вчера.
Мой собственный отец не интересовался, во что я одета, пока не застал однажды в сетчатых колготках в подъезде – я шла на сейшн и, как можно догадаться, не дошла.
Интересно, что бы сказал мой отец, узнав, что его непутевое дитя оказалось так близко к вершине мира? Гордился бы? Удивлялся бы? Пытался бы найти в этом изъян?
Впрочем, он все равно не узнает.
– Глубоко же ты
