Не глядите, юноши, на злато и серебро, Ни на красоту девичью. Глядите на семьи, откуда они пришли, Чтобы родили вам сыновей достойных.
Даниил по-прежнему укрывается за спинами других, но цепочка поющих приближается. Заметил Таку, перехватило дух. Никогда раньше не видел он ее танцующей, но всегда, с первого дня на вершине горы, знал, как грациозно каждое движение девушки. Не то, что остальные — не торопится, стараясь выскочить вперед, пусть все заметят, но и не робеет, не опускает смущенно глаз. Просто танцует, наслаждаясь каждым движением, голова поднята, глаза сияют, губы приоткрыты в улыбке, не мешающей пению. Она уже совсем близко, Даниил заметил — девушка время от времени поглядывает на цепочку парней, не зазывно и не стыдливо, но словно пытаясь отыскать кого-то в толпе.
Нет, ему не вынести ее взгляда. Вдруг она его обнаружит? Юношу от ужаса трясло с головы до ног. Еще мгновенье, и она будет рядом, ищущие глаза заметят Даниила, увидят домотканую одежду, навеки запачканные копотью руки, босые ноги. Вдруг она пройдет мимо, продолжая выискивать кого-то другого? Осмелится ли показать остальным, что знает кузнеца? Вдруг она его постыдится? Ближе и ближе вьется в танце девичий хоровод. В одно мгновенье Даниил, расталкивая зрителей, рванулся прочь и бросился вниз по склону холма.
И почти сразу услышал ее голос. Оглянулся, увидел — девушка мчится за ним между рядами виноградных лоз, только белоснежное покрывало развевается. Догнала, остановилась рядом, задыхается, щеки горят румянцем.
— Почему ты ушел?
— Сама знаешь почему. Не надо было мне приходить.
— Я тебя позвала.
— Зачем? Добра мне это не принесет.
Он заметил — обида молниеносно вспыхнула на ее лице.
— Я знаю, ты меня по доброте душевной позвала, — попытался он исправить положение. — Я рад, что видел, как ты танцуешь. Теперь смогу рассказать Лии.
— Ты только за этим и пришел — рассказать потом Лии?
Он с несчастным видом глядел на девушку.
— Тебе лучше вернуться к подружкам. Там твое место.
Така подошла ближе, теперь она уже совсем рядом.
— Все думаешь — я просто смазливая девчонка, да, Даниил?
Он побагровел от стыда, еле осмеливаясь взглянуть на нее. Она, оказывается, все помнит. Губы дрожат, в темных глазах блестят слезы.
— Нет! — как с головой в воду прыгнул, больше скрывать правду нет сил. — Я и тогда так не думал. В тот день — когда очнулся у вас в доме — увидел склоненное надо мной женское лицо. Всегда его буду помнить — до самой смерти.
Мальтака не отвечала. Стояла, гордо выпрямившись, подняв к нему лицо, не прячась — пусть видит, что сделали его слова. Глубокая радость, сияющее счастье, глаза сверкают так, что он боится ослепнуть.
— Не надо, Така, — у него перехватило горло. — Я не хотел, чтобы ты знала.
— Почему?
— А какой в этом толк? Я прошу от жизни только одного. Ни на что другое у меня прав нет.
— И ничего не может быть важнее? Ты уверен, Даниил?
— Я принес клятву.
Лицо девушки погасло.
— Я тоже. Мы оба поклялись жить и умереть за Божью победу. А к ней ведут разные пути. Иоиль уже понял.
— Я знаю один-единственный способ. Борьба. У меня нет дара слова, как у Иоиля. Только вот эти две руки.
— Значит, никогда не будет конца, — голос девушки прервался, — ненависти и убийствам?
— Така! Пожалуйста, не мучай меня! Я должен довести дело до конца. Сам. Один. Никому другому тут места нет.
Она молчала. Стояла не шелохнувшись, с поднятой головой, не отворачиваясь. Минуту назад, слыша его признание, она не таила счастья и теперь не пыталась скрыть ту боль, что причинили жестокие слова. Ее будто охраняла какая-то необычайная женская гордость, присущая ей одной.
— Позволь мне уйти, Така.
Она кивнула:
— Господь да пребудет с тобой, Даниил. Куда бы ты ни шел.
Он обернулся, увидел — она все стоит не шелохнувшись, смотрит ему вслед.
Он брел обратно в селение, снова, как и по пути в город, один. Мрачный вид отпугивал прохожих. Измученному, несчастному, Даниилу было не до рассказов о празднике, но едва войдя в дом и глянув на Лию, он понял — промолчать не удастся. Сестра ждет, сложила ручки, словно дитя, глаза сияют.
— Ну, как там было? Правда, Така хорошенькая? Расскажи, как она одета?
— Что-то такое белое, — буркнул брат. Посмотрел на сестру, и, как ни болело его сердце от свежей утраты, вдруг стало еще горше — сидит тут одна в унылой, мрачной комнатенке, а остальные танцуют в залитом солнцем винограднике. По крайней мере, надо ей все описать.
— У них, у девушек, в волосах цветы, — через силу начал он. Тут ему будто стукнуло в голову. Шагнул за порог, сорвал несколько невзрачных цветочков, выросших у дома, сплел их в венок, украсил золотистую головку. — Как у тебя.
Лия, в полном восторге, потянулась к цветам.
— Девушки движутся одна за другой длинной вереницей — танцуют.
— Вот так? — Лия притопнула ногой, закружилась, подняв руки над головой.
«Откуда девочка знает, как танцевать? — изумился Даниил. — Никто ее не учил, а движения такие ритмичные».
От ее радости и у него немного полегчало на сердце.
— Вот бы тебе с ними потанцевать. Ты хорошенькая, ничем не хуже других, — улыбнулся он сестре.
Лия замерла рядом с братом, голубые глаза посерьезнели:
— Я хорошенькая, Даниил?
Что такое, почему его одного на всем белом свете уже второй раз за день мучают такими вопросами? Он вспомнил сияющую красоту Мальтаки, ласково ответил сестре:
— Да, очень хорошенькая.
— Правда? Не хуже остальных девушек?
— Куда лучше многих.
Ему, конечно, хочется ее порадовать, но удивительно — откуда такая настойчивость?
— Така тоже говорит — я хорошенькая, — серьезно произнесла Лия, будто сделала для себя открытие. — Как ты думаешь, а кому-нибудь другому — не тебе и не Таке — я могу понравиться?
— Ты Иоилю нравишься.
— Он добрый, вроде Таки, — отмахнулась Лия, — Иоиль не считается.
Замолчала, потом, как всегда неожиданно, очнулась от задумчивости, деловито разложила еду:
